Кирилл Агапов - Восемьдесят сигарет

А мне всё больше встречаются… Да вот, пожалуйста.

Сегодня утром, перед тем, как я сделал то, что сделал, и оказался в карцере с гвоздём в лёгком, я услышал анекдот из уст мужика, который по летам своим должен был уже шесть раз обогатиться высшей мудростью, приходящей вместе с Возрастом Акме. Его слушали несколько человек. Все они тоже перемахнули за сорок.

А анекдот был про хуй в говне.

И, собственно, в этом словосочетании и заключалась основная шутка, от которой все Акмеисты покатились со смеху на пол.

И не надо, пожалуйста, говорить, что в качестве примера я привел какого-то там безмозглого зэка, что, конечно же, неправильно, да? Ибо такой пример частный и не отражает общей картины?

Ой ли?

Ещё как отражает.

Зэк, который рассказал этот анекдот, и те, кто его слушал и хохотал, – ведь они не с рождения были зэками. Когда-то они были вашими соседями: продавцами, охранниками, таксистами, грузчиками, мелкими и крупными бизнесменами, пенсионерами, подростками – всеми, кто нас окружает. Они были мной, были вами.

Мы впитали в себя их идеологию как часть общей, неотъемлемой культуры и даже сами этого не понимаем. «Закурить не найдётся?» – спрашивает вас на улице молодой парень. Ему не больше двадцати; он начинающий блогер; уши украшают огромные «тоннели»; он никогда не сидел, в его окружении нет ни одного уголовника; он спокойно относится к гомосексуалистам и не имеет представления о том, что может сделать с человеком обычное рукопожатие. «Держи», – говорите вы, протягивая пачку, в которой осталась одна сигарета. «Ой, нет, у вас последняя, я не возьму». Так он воспитан. Он откуда-то знает, что взять последнюю сигарету – это нехорошо. Возможно, он проводит параллель между сигаретой и куском хлеба в блокадном Ленинграде, я не знаю. Думаю, он просто усвоил это правило хорошего тона с самого детства, как то, что старикам нужно уступать место в метро.

В тюрьме сигареты вместо денег. Порой достать их бывает очень не просто. По дням сидим без курева. У кого есть немного – прячут, оставив в пачке одну штуку. «Есть сигаретка?» – «Угощайся». – «У тебя одна. Последнюю даже менты не забирают…»

В этих местах вас изобьют, если вы без спроса залезете в чужую сумку. Часть культурного кода, усвоенная настолько, что никому и в голову не придет шариться в ваших личных вещах, даже если вы сами дадите на это разрешение. И вот вы, современная женщина, два высших образования, лингвист и философ, просите у своего близкого друга зажигалку. «В сумке возьми, в коридоре, в левом кармашке», – отвечает он. «Что я буду рыться в чужой сумке», – говорите вы, идёте в коридор, берёте чёртову сумку и тащите к её владельцу.

Что мешает вам достать самим зажигалку?

Но мы говорили о красоте.

Мужчина должен быть чуть симпатичней обезьяны.

Ага, как же.

Чхать мы хотели на этот несчастный Возраст Акме. Никогда и никому он не поможет затащить в кровать настоящую красотку, не говоря уже о том, чтобы влюбить её в себя. Новый айфон и чёрная карта «Альфа-банка» – вот что сегодня определяет красоту мужчины, который чуть красивее обезьяны.

А впрочем, так было во все времена. Только цацки меняются.

Полагаю, врали хитрые греки. И у них с Акме полная херня выходила.

Теория, теория и ничего больше.

А как быть, если тебе всего восемнадцать лет и никакого айфона и прочих «икс пятых» у тебя в помине нет? Что, тоже можно быть «…красивее обезьяны» и пользоваться успехом у прекрасного пола? Даже романтик Гюго решил, что не стоит передёргивать, и обломал церковного звонаря с Эсмеральдой, при том что у горбуна этой Акме было хоть жопой ешь. И все-то его добродетели красавица-цыганка видела, и красоту-то душевную она разглядела сквозь уродливую оболочку… только вот дала сексуальному гадёнышу Фебу; а горбун, обезьяний красавчик, так и продолжил тихонько подрачивать в сторонке на её образ, пока ласты не склеил.

Извините меня.

Вообще-то я люблю Гюго. Просто мне больно. И мне страшно. Поэтому я и несу всякую ерунду.

Вот я сейчас вам наговорил всё это, вклинился в книгу и заплевал страницы желчью, как будто без меня в ней не хватало грязи и пошлости, но на самом деле я хотел сказать вам о другом, как раз-таки об обратном.

Быть чуть красивее обезьяны – это прекрасно! Или, боже! быть страшнее её! Такие люди – счастливчики! Я им завидую! Я завидую чёрной завистью горбатому звонарю древнейшего собора! Только поэтому я и набросился на него! Из зависти! Будь я уродом, всё могло сложиться иначе.

Но мне не повезло. Я был красив той самой долбаной физической красотой, которой не должен обладать мужчина. Смазливой красотой; красотой диснеевских принцев, Аполлона.

Эх. Снова ложь. Снова лукавство и кокетство.

Я не завидую уродству Квазимодо.

Но только лишь по одной причине. И у этой причины есть имя.

Нина.

Конечно, она любила меня не за внешность, но согласитесь, будь я горбатым карликом, она вряд ли обратила бы на меня внимание. В конце концов, всегда встречают по одёжке, не так ли?

За всё приходится платить свою цену. Красота подарила мне любовь. Красота подарила мне страдания.

И в конечном счёте убила.

Попав в рабство, я был обречён стать шлюхой…

Село Залежено было крохотным даже по деревенским меркам. Всего одна улица. Дома на ней стояли вразнобой, россыпью, без какой бы то ни было последовательности. Даже церковь, некогда давшая Залежену статус села, давно развалилась, оставив после себя руины, которые зимой скрывались под сугробами, а летом обрастали дикой травой.

Село вымирало.

В нём почти не осталось никого, кто был бы младше двадцати пяти. Молодёжь убегала из него в города в поисках заработка, веселья, карьеры – словом, в поисках лучшей жизни. А те, кто всё же по какой-то причине не уезжал, быстро спивались, пополняя ряды сомнамбулических жителей посёлка, доживающих свой век на обочине цивилизации, в нищете и безнадёге.

Марина жила одна. Её дом стоял самым первым при въезде в посёлок. Муж погиб почти тридцать лет назад, когда она была на шестом месяце беременности. Он был толковым электриком. Лучшим во всей окрестности. И, как многие настоящие мастера своего дела, он был слишком уверен в себе. И, как результат, его убило током.

Единственный сын Марины перебрался в Москву. Два раза в год он навещал её. Чаще не мог. От простого парня, даже с высшим образованием, Москва требовала чуть ли не круглосуточного служения взамен на скромный уют арендованной однокомнатной квартиры за МКАДом. Марина это понимала и ценила редкие визиты сына.