Камилла Гребе - Дневник моего исчезновения [litres]

Мы садимся за стол. Манфред наливает Ханне кофе. Берит подкидывает пару поленьев в печку.

– А вы кофе не будете, Берит? – спрашиваю я.

Берит, прихрамывая, подходит к столу.

Вблизи она выглядит совсем старой. Сеть глубоких морщин покрывает лицо, кожа на руках тонкая и прозрачная, как пергамент. Синие жилки извиваются под ней, как змейки, пытаясь вырваться.

– Спасибо, дружок, я только что пила кофе. И вам нужно поговорить спокойно. Пойду выгуляю Йоппе.

Она поворачивается, и я замечаю три длинные царапины на ее левом предплечье. Царапины от чьих-то ногтей.

Берит замечает мой взгляд. Краснеет и прикрывает царапины рукой. Натягивает рукав и спешит прочь из кухни. Собака тащится за ней. Я вижу, что собака тоже прихрамывает.

В кухне воцаряется тишина. Ханне вертит кофейную чашку в руках и недоуменно смотрит на нас.

– Прости, – говорит она, встречаясь со мной взглядом. – За то, что я тебя не узнаю.

Я отмахиваюсь.

– Ничего страшного.

Ханне кивает, переводит взгляд на Манфреда и улыбается:

– Щетина тебе идет.

Манфред проводит рукой по подбородку и усмехается.

– Ты так считаешь? Афсане с тобой не согласится. Говорит, что я выгляжу как хулиган или байкер. И что я пугаю Надю.

– Байкер? Хулиган? – смеется Ханне. – Да ты что? Какое нелепое сравнение!

– Афсане? – переспрашиваю я.

Манфред смотрит на меня.

– Моя жена. А Надя – наша дочь. Ей почти два.

– Вот как.

– Как Надя? – спрашивает Ханне. – Уши прошли?

– Хорошо. Ей сделали операцию, вставили трубки, и после этого – тьфу-тьфу-тьфу – воспаления не было. Настоящее чудо, я тебе скажу.

Ханне наклоняется и поправляет шелковый платок в кармашке Манфреда. Меня поражает интимность этого жеста – проявления заботы.

– Когда мы расследовали то дело о женщине с отрезанной головой, – вспоминает Ханне, – ты выглядел как привидение. И все из-за того, что у Нади постоянно болели уши.

– Не знаю, выглядел ли я так из-за Надиных ушей или из-за того кошмарного преступления.

Я чувствую себя третьей лишней.

Очевидно, что у них есть много общего, например, прошлое, о котором я понятия не имею. Они не только работали вместе, они знают семьи друг друга, детей, пережили вместе воспаление среднего уха, смену пеленок и бог знает что еще.

Манфред словно читает мои мысли, потому что достает блокнот и прокашливается. Ханне тоже понимает намек и выпрямляет спину:

– Я знаю, зачем вы тут, и сделаю все, что в моих силах, чтобы вам помочь. Но не уверена, что это мне удастся. С моей памятью что-то странное. Я помню свое детство, дорогу в школу. Каждое дерево, дом, тропинка врезались мне в память. Я помню работу. Убийства, изнасилования. Но после возвращения из Гренландии – ничего. В голове сплошная каша, если вы понимаете, о чем я. И чем больше я стараюсь вспомнить, тем больше хаоса и сумбура.

– Ничего страшного, – заверяет Манфред, накрывая ее руку своей. – Мы поможем тебе вспомнить.

– Берит сказала, что Петера вы так и не нашли.

Голос у нее срывается.

– Это так, – подтверждает Манфред. – Поиски продолжаются. Мы его найдем, обещаю.

Взгляд Ханне устремляется в окно – к снежному полю и еловому лесу за ним.

– Так похолодало, – произносит она. – Холодно. Что, если он где-то там в лесу в такой холод?

Манфред сжимает ее руку.

– Мы нашли в лесу труп женщины, – сообщает он и внимательно следит за ее реакцией. – Рядом с захоронением. Ее убили. А поблизости нашли твою кроссовку.

– Что ты говоришь?

Ханне моргает и трет руки друг о друга.

– Ханне. Я думаю, ты была в лесу, когда эту женщину убили.

Манфред делает паузу, давая Ханне время осознать услышанное. Потом продолжает:

– Знаю, что тебе тяжело вспомнить. Но все что угодно может нам помочь. Запах, звук, бессмысленная картинка.

Ханне кивает и закрывает глаза.

– Гренландия. Это последнее, что я четко помню. А после – сумбур. И только обрывки воспоминаний с того дня, когда Петер пропал, или, по крайней мере, мне так кажется. Я бежала, бежала прочь от кого-то или чего-то. Или у меня было такое чувство, что я убегаю. Мне было страшно. Я задыхалась. Боль во всем теле, но я продолжала бежать. И холод. Кошмарный холод.

– Очень хорошо, – Манфред сжимает ей руку. – Помнишь, в какое время суток это было?

Ханне жмурит глаза, делает глубокий вдох. Одно веко у нее подрагивает.

– Было темно.

– А какая была погода?

Ханне ерзает на стуле.

– Я помню дождь в лицо. Ветку, упавшую с дерева. Была буря. Страшная буря.

Манфред одними губами произносит «пятница».

Ханне, должно быть, была в лесу вечером пятницы. Значит, она бродила по лесу целые сутки, пока ее не подобрала та машина.

– Хорошо. Очень хорошо. Ты все время говоришь «я». Петер был с тобой в лесу?

Ханне открывает глаза. Молча смотрит в окно на сверкающий в лучах утреннего солнца снег.

– Не помню. Думаю… Нет, я не знаю.

– Хорошо, – отвечает Манфред. – Вернемся назад. Помнишь, почему ты или вы были в лесу?

– Мы… Нет… Почти!

Ханне трясет головой.

– Простите. В голове одна каша. Но это должно было быть связано с расследованием. Иначе что еще нам делать в лесу? Наблюдать за птицами? Целоваться под елкой?

Манфред криво улыбается.

– А что вы помните о расследовании? – спрашиваю я.

Ханне отвечает не сразу. А когда наконец открывает рот, на лице у нее мученическое выражение:

– Если честно, – медленно произносит она, – ничего.

Манфред встречается со мной взглядом, в его глазах я вижу разочарование.

– Хорошо. Ничего страшного. Еще что-нибудь?

Ханне кивает, закрывает глаза. Солнечный свет проникает в окно и высвечивает медную прядь у нее в волосах.

– Мы были в темной тесной комнате.

– Погоди, что за комната?

Манфред всматривается ей в лицо.

– Просто в комнате. Или в чулане. Может, в гараже или сарае. Не знаю, до леса или после… И потом я помню…

Она поднимает глаза к потолку. Снова трет руки друг о друга.

– Доски. Такие грубые на ощупь, шершавые, необтесанные.

– Какого рода доски? – спрашиваю я.

– Не знаю… просто доски… и…

– И?

Манфред с трудом сдерживает нетерпение.

– Книги, – выдыхает Ханне.

– Книги? Что за книги?

– Не знаю. Обычные книги. Или…

Ханне умолкает, закатывает глаза, трет пальцами виски.

– Английские книги. В стопках на полу. На грязном полу.

Манфред смотрит на меня. Поленья потрескивают в печи. Ханне открывает глаза.

– Где? – шепчет Манфред.

– Не знаю.

Ханне склоняет голову, и на мгновение мне кажется, что она сейчас зарыдает.

– Кстати, о книгах. Не помните, где ваша тетрадка? – спрашиваю я.

Ханне качает головой.

– Дневник? Не знаю. И поверьте мне: если бы я знала, давно бы уже забрала, потому что там записано все.