Камилла Гребе - Дневник моего исчезновения [litres]

Мы еще какое-то время болтаем, но Ханне ничего больше не вспоминает, и мы решаем вернуться в участок.

Когда Ханне поднимается, чтобы обнять Манфреда на прощание, я замечаю у нее на шее под старой застиранной мужской рубашкой медальон на цепочке. Когда они разжимают объятья, я не удерживаюсь от вопроса:

– Красивый медальон, Ханне. Новый?

Снова у нее на лице выражение полного непонимания, которое теперь так хорошо мне знакомо.

– Не знаю, – мученическим голосом отвечает она, поднося руку к шее. Она вынимает цепочку из выреза, чтобы я могла посмотреть.

Это золотой медальон на тонкой золотой цепочке. Он украшен зеленой эмалью с камушками, похожими на бриллианты. По краям – сложная вязь.

– Старинный, – отмечаю я, разглядывая украшение.

Ханне кивает и краснеет.

– Может, Петер вам подарил? – предполагаю я.

– Может, – говорит Ханне и краснеет еще сильнее, словно ей стыдно за то, что она не смогла нам помочь.

У могильника нашли тело убитой женщины.

Папа сказал нам это утром, перед тем как я поехал в школу. И добавил, что готов поставить месячную зарплату на то, что и жертва и убийца – обитатели «арабского санатория» в здании бывшей текстильной фабрики.

В школе тоже все это обсуждали, но подробностей никто не знал.

Мы с Сагой хотели поехать к могильнику и проверить, но ей пришлось сидеть с младшей сестрой, так что я пошел домой.

И теперь сижу за письменным столом с дневником Ханне, вложенным внутрь учебника истории на случай, если папа или Мелинда зайдут в комнату. Рядом со мной Эйфелева башня. Она готова. Или, по крайней мере, лучше, чем сейчас, она уже не будет. В четверг покажу ее учительнице.

Что-то во мне изменилось, но я не знаю, что именно. Может, поцелуй Саги выбил меня из равновесия. А может, рассказ Ханне так повлиял на мои мысли. Так или иначе, но моя жизнь стала ярче, ощутимее. Вкус колы ощущается сильнее, деревья в лесу выглядят красивее, чем обычно. Каждая следующая елка, припудренная белым снежком, прекраснее предыдущей, а река похожа на бесконечную серебристую ленту, вьющуюся между камнями. Ханне словно обрела голос и говорит со мной со страниц дневника. Словно каждое слово, каждый слог предназначается только мне.

Это меня и забавляет, и пугает одновременно. Чем дальше я углубляюсь в дневник, тем большую ответственность ощущаю за Ханне и этого П., которого совсем не знаю. Как бы то ни было, я единственный, кому известно, что они делали в последние дни перед тем, как П. исчез.

От этих мыслей у меня внутри все холодеет, как будто я проглотил кубик льда. И меня мучают угрызения совести за то, что я строил Эйфелеву башню и тусил с Сагой вместо того, чтобы читать дневник.

Я провожу рукой по странице. Бумага вся выпуклая, шершавая. Я читаю строки, написанные теперь хорошо знакомым мелким почерком, и сердце начинает биться быстрее.

– Привет, Ханне, – шепчу я.

Суббота и выходной

Утром в субботу я работала в номере отеля. Искала в интернете информацию о преступниках, забиравших обувь в качестве сувениров. Нашла историю об одном серийном убийце в США, забиравшем обувь своих жертв. Он был фетишист и шизофреник. После убийства надевал туфли жертв и мастурбировал. Он также отрубил ногу одной из жертв, взял домой и примерял на нее туфли.

Поразительно, что я могу проанализировать этот пример и сделать вывод, что за этими поступками стоят серьезные психические отклонения. Я могу покопаться в его детстве и найти смягчающие обстоятельства.

Чего я не могу, так это ПОНЯТЬ.

Это меня расстраивает, потому что напоминает мне о невидимой, но непреодолимой границе между людьми. Невозможно до конца понять другого человека. Или во всем полагаться на него.

Мысли сами обращаются к П.

После обеда мы долго гуляли по лесу. Посетили захоронение. Поднялись на Змеиную гору. Солнце ярко сияло, было холодно и свежо.

П. был в прекрасном настроении, говорил о расследовании. А меня угораздило спросить, кто такая Малин. Просто слетело с языка. Надо было, конечно, проверить в дневнике.

Его взгляд тут же потух, живость сменилась пустотой. Он выпустил мою руку из своей.

Я попыталась отшутиться, но П. было не до шуток.

П. не самый внимательный человек (и не самый чувствительный), но он не дурак. Тридцать лет в полиции не прошли зря. Его так просто не проведешь.

Он заставил меня пообещать позвонить врачу в понедельник.

(Разумеется, я звонить никому не собиралась. С меня хватило той встречи в отделении памяти с врачихой, которая так расписывала фантастические приюты для больных деменцией, словно это были пятизвездочные отели, а не бараки, где пациенты писаются в пеленки на диване перед телевизором.)

Рано или поздно я там окажусь.

Если только…

В последнее время меня посещают мысли, что из моей ситуации может быть и другой выход. Я могу закончить свою жизнь до того, как превращусь в овощ.

Сложно только решить когда. Пока что я справляюсь. И мне не хочется умирать. Но я должна принять решение, пока еще буду в сознании. Пока я не дошла до точки невозврата, после которой это решение будет для меня недоступно. И если я упущу правильный момент, то окажусь на том диване перед телевизором в приюте для маразматиков.

Я закрываю книгу и смотрю в окно. Там темно, но сквозь голые ветви виднеется черная блестящая река.

В горле стоит ком.

Я не хочу, чтобы Ханне умерла. Не хочу, чтобы вообще кто-нибудь умер, но в особенности Ханне. Вспоминаю, как встретил ее в лесу в мокрой одежде и с босыми ногами. С растрепанными грязными волосами. И как решил, что она может быть опасной убийцей. Тянусь за мобильником и гуглю «фетишист» и «шизофреник», чтобы отвлечься от мыслей о Ханне, но это нелегко. Она словно держит меня, не отпускает, шепчет со страниц книги, что ей нужна моя помощь.

Кстати, где она сейчас?

Папа упоминал, что Ханне поселили у Берит за церковью. Он сказал, что это абсурд, что «дряхлой старухе» поручено присматривать за Ханне. Но потом добавил, что наша теперешняя жизнь один сплошной абсурд, так что чему тут удивляться.

Это навело меня на мысли о том, что было раньше. Была ли жизнь проще, понятнее? Я хотел спросить папу, но тут вошла Мелинда в суперкороткой юбке, и они жутко поссорились.

Они так часто делают – папа с Мелиндой – ссорятся из-за всяких мелочей и при этом избегают по-настоящему серьезных вещей.

Таких как мама, например.

Мы никогда не говорим о ней, хотя с ее смерти не прошло еще и года. Вся ее одежда по-прежнему висит в шкафу. И папа по-прежнему застилает постель для двоих.

Я смотрю на часы, потом снова в окно. Половина пятого.