Себастьян Фитцек - Пациент особой клиники [litres]

Понадобилось довольно много времени, пока дрожь улеглась, а сердце и дыхание успокоились. А по мере того, как лютый холод стал покидать его тело, стала отпускать когти и боль, вцепившаяся в мозг. От того, что ему на самом деле стало лучше, Тилль готов был разрыдаться от счастья, но провалился в сон.

Когда Беркхофф очнулся, то чувствовал себя как побитая собака, но все же далеко не так плохо, как при последнем пробуждении.

«Господи! Какое чудесное средство дал мне санитар, – подумал он. – Оно все еще действует».

Если раньше головная боль затмевала собой все восприятия, то теперь Тилль снова почувствовал пульсацию в травмированной руке и ощутил горький привкус во рту, что его только порадовало. Пропали и симптомы, характерные для человека, страдающего морской болезнью. Все это было так необычно, что даже не верилось, и, боясь нарушить такое состояние, он снова закрыл глаза. К тому же в палате царил приятный полумрак, нарушаемый только светом, исходившим от ночника. В такой обстановке трудно было понять, наступил вечер или занялся новый день и как долго Тилль пролежал без сознания.

Когда Беркхофф снова решился открыть глаза, он увидел на тумбочке рядом с кроватью знакомую книгу Джеймса Джойса «Улисс».

И хотя голова у Тилля работала медленно, но ясность мысли сохранилась. В результате у него возникло нехорошее предчувствие, вызванное осознанием того, что кто-то достал книгу из выдвижного ящика и специально положил ее на тумбочку.

Тогда он начал шарить рукой в ящике в поисках дневника, но там его не оказалось. Зато справа от себя Тилль услышал голос:

– Ты это ищешь?

Беркхофф повернулся на бок и увидел дружелюбно улыбавшегося Трамница, сидевшего возле его кровати на стуле для посетителей.

И самое худшее, что можно было представить, – с раскрытым дневником на коленях!

– Должен сказать, что считаю тебя немного нагловатым. Согласись, с твоей стороны было невежливым без предупреждения войти в мою палату, когда я был занят. В принципе я ничего против твоего визита не имею, но ведь мы даже незнакомы. Или я ошибаюсь?

Тилль с трудом проглотил подступивший к горлу комок и удивился тому, как безобидно может выглядеть зло. Перед ним сидел вполне уравновешенный и дружелюбно улыбавшийся симпатичный молодой человек, в котором ничего не выдавало его грязных мыслей.

Как предостеречь детей об опасности встречи с подобным выродком? С этим извращенным садистом с добрым взглядом и лучезарной улыбкой? Даже хирургический пластырь на его шее выглядел как модный аксессуар! За исключением легкой послеоперационной бледности, ничто не указывало на то, что Трамниц еще несколько дней назад был тяжело болен и находился на пороге смерти.

– Ты кто? – поинтересовался Трамниц и с любопытством наклонился к Тиллю.

В это время в палату через оконные стекла донесся приглушенный рев двигателей заходившего на посадку самолета. Тогда Беркхофф непроизвольно взглянул на входную дверь, толком не осознавая, хочет ли он, чтобы ему на помощь пришел санитар и освободил его от присутствия Трамница, или нет. Ведь другого случая узнать правду могло и не представиться. Раздираемый внутренним противоречием между ненавистью, которая вспыхнула в нем с невиданной ранее силой, и страхом перед возможностью выдать обуревавшие его чувства и тем самым все испортить, он промолчал.

– Смелее! – еще шире улыбнулся детоубийца. – Нам никто не помешает. Касов дал для нашего разговора немного времени. Итак, как тебя зовут?

– Патрик Винтер.

– И ты?..

– Я… – на мгновение задумался Тилль, и тут его озарило. – Я твой поклонник.

– Ну конечно, – весело рассмеялся Трамниц.

– Нет, правда. Я много читал о тебе. Тебя даже по телевизору показывали. Вот мне и захотелось с тобой познакомиться.

Если жизнь после смерти существовала и Макс мог незримо присутствовать при их разговоре, то в этом случае Беркхофф надеялся, что его мальчик сможет прочитать истинные мысли своего отца и понять, как трудно давалась ему эта ложь. Понять, скольких усилий стоило Тиллю сдержать себя, чтобы с криком не вскочить с кровати, не прыгнуть на Трамница и не разбить его симпатичное лицо. Ну, или хотя бы попробовать это сделать.

– Я восхищаюсь тобой, – между тем продолжал осуществлять внезапно появившийся у него план Беркхофф. – Твоими поступками. Мне хочется быть таким, как ты.

– И ты посчитал, что знакомству со мной поспособствует ситуация, когда тебе размозжат голову стулом? – захихикал Трамниц, смахивая со лба прядь светлых волос.

– Это был единственный способ добраться до тебя. Мы ведь содержимся в разных отделениях. Поэтому мне ничего не оставалось, как попасть в лазарет.

– Значит, ничего не оставалось, говоришь?

– Да. Здесь мы можем передвигаться более свободно. И поговорить. Так, как сейчас. При других условиях это было бы невозможно.

– Поговорить, – повторил Трамниц вслед за Тиллем. – Странная, однако, у тебя манера разговора, выражающаяся в краже дневника у собеседника.

– Он попал ко мне случайно, клянусь, – примирительно поднял руку вверх Тилль.

– Ты случайно взломал мою тумбочку?

– Я споткнулся, честное слово. А потом прочитал начало твоих записей. Дружище, это просто потрясающе. И поскольку весь белый свет горит нетерпением узнать, что ты сделал с Максом, мне не удалось подавить в себе любопытство, о чем весьма сожалею.

В разговоре возникла пауза. Трамниц встал, подошел к окну и нажал на кнопку в стене. С легким шуршанием управляемые с помощью электрического привода внешние жалюзи поднялись вверх, и в палате стало немного светлее.

– Знаешь, что я думаю? – спросил Трамниц, глядя на клочья утреннего тумана, запутавшиеся между деревьями в парке клиники.

Дождь явно прекратился, но низко висевшие облака, несомненно, несли в себе еще достаточно большой запас воды.

– А думаю я, что ты несешь пургу.

С этими словами он резко обернулся и, глядя на Тилля, заявил:

– И знаешь, почему я так думаю? Потому что чувствую запах твоего страха. Он воняет, как понос пенсионера, у которого порвались памперсы для взрослых. Но не волнуйся.

Проговорив это, маньяк вновь подошел к кровати, сел на стул для посетителей и улыбнулся:

– Мне такое нравится.

Трамниц пытливо посмотрел на Тилля, а затем добавил:

– Обожаю страх и его запах. Это то немногое, что меня возбуждает.

Услышав такое, Тилль сжал левую руку в кулак.

– Ты же мой кумир, – лицемерно проговорил он, почувствовав себя при этом нехорошо. – Чего же удивляться моему состоянию, когда ты столь близко.

В ответ Трамниц склонил голову, скептически поглядел на Тилля и озорно улыбнулся: