Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

– Ты по-прежнему куришь эту марку? – спросил Джарвис.

– Разумеется, раз уж привык, чего ж менять.

Поколебавшись, Эдвин прибавил:

– Вы же знаете, я ненавидел старую гарпию, но чтоб стрелять в нее…

В Терезу не стреляли, но шериф предпочел не поправлять его.

– Я тебе верю, Эдвин. Я тебе верю.

Справившись с искушением стрельнуть сигаретку, Джарвис вернулся к своему автомобилю. На месте преступления они ничего особенного не нашли, если не считать многочисленных окурков, валявшихся вокруг тела. При более тщательном осмотре Беннет разглядел ожог на лбу несчастной женщины. Кружок обожженной кожи, однако не пузырящейся и не гноящейся. Джарвис знал, что это потому, что, когда ей прижгли сигаретой лоб, она была уже мертва и ее организм отреагировал всего лишь как скатерть под действием огня, не более того. Решительно, облако ненависти вокруг этой женщины оказалось необычайно густым. Настолько, что ее убили, а затем рядом с трупом выкурили несколько сигарет, возможно, размышляя, что с ним еще сделать, а потом в последний раз унизили ее останки. Джарвиса заинтересовала марка окурков. Не абы какие, а «Герберт Тарейтон», но не те, современные, с фильтром, которые обычно продаются, а старые «Тарейтон», с характерным пробковым кончиком. Джарвис узнал их, потому что в свое время сам курил их именно из-за своеобразного вкуса. Такие пачки сейчас уже не часто встретишь.

Усевшись на скрипящую кожу сиденья своего автомобиля, Джарвис временно вычеркнул из головы имя Эдвина Джеймса. Он ему верил: мужчина без раздумий заявил, что ненавидит библиотекаршу, прежде чем отреагировать на известие о ее смерти. И к тому же, бычки были не из дешевых.

Джарвис поехал к себе в офис, но добравшись до места, начал с того, что перешел улицу и вошел в магазинчик Аль Метцера. Мужчины приветствовали друг друга; знакомые с детства, они были ровесниками с разницей в несколько месяцев, хотя Аль весил примерно раза в два больше шерифа.

– У тебя все еще есть «Герберт Тарейтон», Аль? Те, у которых кончик из пробки вместо фильтра?

Добродушный малый повернулся к стене, составленной из разноцветных сигаретных пачек, и, с трудом наклонившись, выхватил белую коробочку с синей короной в центре.

– Ты снова закурил? Вот уж Эмма обрадуется!

– А ты часто их продаешь?

– Именно эти? Нет, не часто, берут только старые завсегдатаи, неисправимые.

– Ты можешь составить мне их список?

Аль нахмурил брови, отчего его пухлое лицо сразу сделалось смешным.

– Это официальный запрос?

– Ну, скажем так.

– Дело серьезное?

Джарвис лишь поджал губы, и Аль кивнул: он достаточно хорошо знал друга, чтобы понимать, когда настаивать бесполезно, Джарвис мог хранить свои самые мрачные секреты до гробовой доски, если считал это необходимым.

– Я напишу тебе тех, кого помню, но здесь бывает много народу, и я могу кого-нибудь забыть.

– Впредь будешь отмечать имена всех, кто станет покупать у тебя именно эту марку.

– Можешь на меня положиться. А то я даже испугался, подумав, что ты снова закурил.

Джарвис окинул взглядом ряды разноцветных пачек, и тотчас узнал свои любимые сигареты.

– Дай-ка мне лучше пакетик сушеного мяса, я сегодня с утра ничего не ел, – произнес он немного нервно.

Не успел Джарвис переступить порог своего офиса, как Диана, его секретарша, бросилась ему навстречу.

– Вам надо срочно идти к Монро, Элейн звонила.

– У меня нет времени.

– Она сказала, что это срочно.

– Диана, Тереза Тернпайк мертва, убита.

Диана выронила чашку с кофе, та упала ей под ноги и разбилась, оставив на индейской циновке коричневое пятно. Секретарша замерла в изумлении, а потом, бормоча извинения, опустилась на колени и стала собирать осколки. Джарвис наклонился ей помочь.

– А вы… вы знаете, кто ее убил? – спросила она.

– Нет. Беннет вернулся?

– Еще нет.

– Вызовите Дуга, скажите, чтобы непременно пришел сегодня.

– Хорошо, шериф.

– А что хотела Элейн Монро?

Заметив, как у собиравшей осколки Дианы дрожат пальцы, Джарвис велел ей прекратить это занятие: ему совершенно не хотелось, чтобы она порезалась и добавила на его коврик кровавых пятен.

– Она узнала о Луизе Мэки. Уже весь город в курсе. И… Элейн считает, что прошлой ночью ее дочь тоже изнасиловали.

При этом известии из рук Джарвиса посыпались осколки.

Семья Монро жила на юге Карсон Миллса, там, где вместо небольших, в основном трехэтажных построек центральной части города стояли просторные дома, окруженные садами с деревянными качелями и беседками, увитыми розами. В этом квартале улицы оставались чистыми, а припаркованные машины блестели. Монро занимали один из самых красивых домов: белый и просторный, напоминавший старинные дома плантаторов в Луизиане, с высокими закругленными окнами и белоснежными колоннами, поддерживавшими балкон, обрамлявший здание со всех четырех сторон.

Кормак Монро с сигарой в руке ждал Джарвиса на крыльце. Шериф прошел по длинной аллее с маленькими уличными фонарями. Внезапно у него перед глазами заплясали крупные хлопья, посыпавшиеся буквально из ниоткуда, а точнее, из туманного чрева так низко нависшего неба, что можно подумать, будто колокольни только что вспороли его, и теперь оно, словно огромная и бесформенная плюшевая игрушка, освобождалось от набитого в нее пуха.

– Вам следовало бы припарковаться под навесом, шериф, – произнес Кормак, – а не там внизу. Тогда вы бы не успели промокнуть.

– О, в моем возрасте немного движения никогда не помешает, – ответил Джарвис, приподнимая шляпу в знак приветствия.

В присутствии Кормака Монро Джарвис никогда не чувствовал себя непринужденно. Это было глупо и раздражало, но осанка Кормака производила на него невообразимое впечатление и внушала чувство, близкое к благоговению, от которого он не мог избавиться. Правнук золотоискателя, ставшего благодаря своей удаче за несколько лет миллионером, Кормак обладал богатством и влиянием. Ему принадлежал главный банк в городе, у него была своя газета, а так как и треть полей вокруг Карсон Миллса принадлежала ему, он владел еще и частью местного сельскохозяйственного кооператива, и это не считая делишек в Канзас-Сити. Но Канзас-Сити далеко, а потому тамошние его дела местных жителей не интересовали.

Само собой разумеется, все, чего хотел Кормак Монро, город ему давал. Тем не менее он никогда этим не пользовался, и семья Монро строго следовала этике, что не только вызывало восхищение, но иногда заставляло относиться к ним с подозрением. Они обеспечивали базовый бюджет благотворительных дел округа, лично вкладывались в промышленные проекты, в которых не участвовали напрямую, никогда не пропускали воскресной мессы в лютеранской церкви и считали, что газета должна сохранять независимость, даже если речь шла о критике управленческих решений, продиктованных Кормаком. А главное, в противоположность двум другим влиятельным семействам Карсон Миллса, Монро не лезли в политику. Обладая большими возможностями для сражений в сфере финансов и местной экономики, Кормак Монро никогда не вмешивался в дела мэрии. Джарвис Джефферсон всегда пользовался его поддержкой, хотя он ни разу не просил ее, и это его несколько удивляло: он ненавидел собак, способных укусить руку, которая их кормит, и тем не менее ему нравилось думать, что он Монро ничего не должен, так как никогда ничего у них не просил. К тому же, с людьми состоятельными он всегда поддерживал строго определенные отношения: не в силах перебороть себя, Джарвис перед ними всегда робел, как если бы деньги создавали им бесценную ауру, что, конечно, как он сам признавался, совершенно глупо, но он ничего не мог с собой поделать.