Максим Шаттам - Да будет воля Твоя

Райли решил во что бы то ни стало добиться хороших отметок в школе. После смерти отца он осознал, что если ничего не делать, то можно легко повторить путь собственных родителей, а мысль о том, что он станет таким же, как его папаша, приводила его в ужас. Школа предоставляла верное средство вырваться из своего круга, заняться чем-то другим, изменить свой жизненный путь, и он сумел этим воспользоваться. Следует признать, речь шла не о том, чтобы все изменить, а чтобы иметь возможность самому выбрать дорогу и потом по ней идти. За годы учебы он приобрел немало друзей, которые больше не боялись фермы на холме; время от времени он навещал Джарвиса и пил с ним лимонад; также он заходил поговорить к пастору Алецце, но, не желая обижать лютеранского пастора Малкольма Тьюна, он эти визиты не афишировал. В трудный момент Алецца протянул ему руку, и мальчик никогда этого не забывал. Они разговаривали обо всем, о прошлом, о планах на будущее, но никогда о Боге. Вот так… Уехав из Карсон Миллса, чтобы поступить в университет, Райли иногда сообщал о себе в шуточных почтовых открытках, и каждый раз, когда Джарвис находил такое послание у себя в почтовом ящике, он радовался, как ребенок в рождественское утро, а потом прикреплял его кнопками в простенке между двумя окнами на кухне. И хотя в день переезда на Юг меня рядом с Джарвисом не было, уверен, эти открытки он сложил в свои коробки в последнюю очередь: дом совсем опустел, но участок стены, где крепились почтовые открытки, продолжал вибрировать от смеха, признаний и взволнованных воспоминаний. Возможно, снимая открытки, одну за другой, шериф, улыбаясь в усы, внимательно перечитывал каждую.

Что стало с Райли потом, не столь важно для этого рассказа. Однако могу вам сказать, что в Карсон Миллс он больше не вернулся, доказав тем самым, что рай – это вопрос не заслуги, а мнения. На своем пути он встречал множество девушек, но женился на той, кто однажды утром разбудила его ароматом сладких булочек, которые она испекла в духовке своей маленькой квартирки. Не знаю, начал бы психиатр напоминать о проклятии эдипова комплекса, но Райли пребывал на вершине блаженства. Он пережил две или три невероятные авантюры, из которых при поддержке жены и детей сумел выпутаться, но его история не относится к этой книге, и нечего вам ее рассказывать. Отныне он живет где-то на востоке страны, и большую часть времени работает в качестве независимого журналиста. Думаю, можно утверждать, что в целом он счастлив. Во всяком случае, он никогда не дарит девушкам маки, а это уже прекрасно.

Дуглас принял эстафету от шерифа Карсон Миллса, но после двух сроков выбыл из игры. Он никогда не отличался честолюбивыми замашками и не любил брать на себя ответственность. Некий юнец из города, выдвинувший свою кандидатуру на выборах, стал новым шерифом, и если вас интересует мое мнение, это не так уж и плохо. Наш город немного напоминает ископаемые останки, которых очень много в некоторых уголках нашей страны, как, например, в Монтане, где стоит только нагнуться, как сразу наткнешься на какую-нибудь косточку, а в конечном счете перестаешь обращать на них внимание и, даже не отмыв, кладешь на полку, где они и пылятся. Прогресс – это не эпидемия, это одеяло; он приходит к вам, только когда вы тянете его на себя. В Карсон Миллсе слишком долго считали, что встретят закат времен по-прежнему обособленно, но новое поколение постепенно берет жизнь в свои руки. Это поколение заряженное, оно включено во внешний мир посредством интернета, так что все изменится, я уверен.

Однако смерть Йона Петерсена даже сегодня остается для нашего города загадкой. Загадкой для всех. Или почти.

В начале этой истории я сообщил вам, что стану вашим гидом и проведу вас между Большой историей и историей каждого из главных действующих лиц, живущих в этом маленьком городке. Я тоже прожил большую часть своей жизни в Карсон Миллсе, и как любой хороший гид, обязан досконально знать то, о чем рассказываю вам. Я должен быть с вами честным и идти до конца. Я должен вам правду, ту правду, что плесневеет под кроватями, под коврами и даже в стенных шкафах, настоящую, единственную истину, которая дробится на бесконечное множество самостоятельных кусочков, и каждый соединяет их по-своему, выстраивая менее честную, но более многогранную, а главное, более презентабельную версию. Это коллективная правда, и теперь вы ее знаете: никто никогда не привлекался за убийство Йона Петерсена. Но какова иная правда, истинная, единственная, изначальная?

Ранее, когда оползень обнажил отвратительный некрополь, созданный Йоном Петерсеном, на этих страницах я поделился с вами своим видением того, что есть Бог. Подводя итог, скажу: Бог существует потому, что десятки тысяч, а потом и сотни тысяч людей, а может, и еще больше, уверовали в него. Потому что когда нас так много и мы все желаем чего-то одного, наше желание в конце концов реализуется. Сказывается влияние на космос многих настойчивых запросов. Лично я считаю, что когда нас так много и все мы верим, стремимся изо всех сил, тогда космические течения пробуждаются и порождают действия. Когда человечество столь долго фокусируется на чем-то одном, этот запрос уже не может не оказывать влияния на мир. Люди создали церкви, миллионы умерли за свои верования, но столько же и родилось, веруя в заступничество Спасителя, сотворенного ими с течением времени, ибо человеческие моря сливались воедино, чтобы молиться об одном и том же. Только и всего, и это доказывает, что из простой убежденности горстки индивидов развилось нечто. Таким образом, если мы все верим в одно и то же, оно становится истинным и реальным. Такова сила масс.

Вы, читатель, возненавидели Йона Петерсена. Признайтесь в этом. Когда он приближался к Мейпл, чтобы принудить ее повиноваться и изнасиловать ее, вы знали, что он не отступит, и, собрав все душевные силы, сознательно или непроизвольно были готовы вмешаться, чтобы помочь ей спастись и остановить эту мразь Йона Петерсена. Вы молились, чтобы все закончилось, чтобы он искупил свои грехи, чтобы он горел в аду или, по крайней мере, в зависимости от вашего расположения духа, чтобы он плохо кончил. Во всяком случае, его смерть стала избавлением.

Если бы я мог, я бы велел вам сейчас встать перед зеркалом и перед тем, как прочесть следующие строки, в течение нескольких секунд смотреть на себя.

Готовы?

Полагаю, вы уже поняли.

Я знаю, это тяжело стерпеть, а тем более принять. Однако вывод очевиден, и он записан черным по белому.

ВЫ убили Йона Петерсена.

Не отрицайте. Вы в первых рядах, всеми фибрами хотели, чтобы он остановился, упал. А пока ему откручивали голову, вы думали только о тех мерзостях, на которые он был способен, и ни о чем другом. Ни одна мать, ни один отец, ни одна женщина и ни один мужчина, узнав о стольких гнусных поступках этого чудовища, не смогли бы бездействовать в подобных обстоятельствах. Решение принимается мгновенно, инстинктивно, я бы даже сказал коллегиально. Разве мы уже не задавали себе вопрос, до какого предела мы могли бы дойти, защищая самое хрупкое, самое невинное, самое ценное, что у нас есть? Смогли бы мы убить ради любви, из мести, ради спасения или из уверенности, что так надо сделать, так будет справедливо? Доколе мы можем убеждать, терпеть, прежде чем наше инстинктивное желание дать отпор, наконец, станет сильнее нас? Разве вы никогда не задавались вопросом, могли бы вы убить человека, если бы он представлял собой источник неминуемой опасности? Если бы вам пришлось мгновенно принимать решение? Таким вопросам, блуждающим сегодня у нас в головах, несть числа, они будоражат, вызревают и в результате подводят к мысли о возможности совершить искомый поступок, даже если он и не совсем дозволен.