Дж. С. Монро - Забудь мое имя

– Этот Тони был одержим теорией нейрохирурга Уильяма Бичера Сковилла, одного шизика из Коннектикута, который в пятидесятые годы прошлого века проводил операции лоботомии, оттачивая свое мастерство на пациентах из психиатрических лечебниц. Это была эпоха «психохирургии», когда части мозговой ткани либо уничтожались, либо удалялись в надежде на излечение психических заболеваний.

– И что, современные нейрохирурги тоже этим занимаются? – спрашивает Люк, записывая себе в блокнот: «Уильям Бичер Сковилл».

– Подобная практика ныне запрещена во многих странах. В наши дни медики больше увлекаются глубокой стимуляцией мозга. Но вернемся к нашим баранам. Тот парень, Сковилл, любил, если можно так выразиться, экспериментировать. Свою самую известную операцию он провел Генри Молисону, страдавшему эпилепсией. Сковилл удалил ему медиальные структуры височных долей, включая гиппокампы.

– Удалил? – переспрашивает Люк, опасаясь худшего.

– Да, хирургическим путем. У пациента прекратились приступы эпилепсии, но зато этот несчастный полностью потерял память.

– Ужасно, – бормочет Люк, возвращаясь мыслями к тому, что рассказала ему Лаура об амнезии Мэдди. «Пустота в ее голове…»

– У Молисона перестали формироваться новые воспоминания, – продолжает Натан. – И большую часть своих старых воспоминаний он тоже утратил. Он жил после этого только в настоящем времени, пересказывая снова и снова одни и те же истории. Бедняга даже не мог вспомнить, что он только что ел, и вынужден был носить в своем бумажнике записку, в которой говорилось, что его отец умер, а мать доживала век в доме для престарелых.

– Ты сказал, этого человека звали Генри Молисон? – уточняет Люк, проверяя только что сделанные записи в блокноте. Его почерк спросонья иногда получается жутко неразборчивым.

– Он известен миру как «Пациент Г.М.». Стал своего рода знаменитостью, особенно среди адептов когнитивной нейропсихологии. А после его смерти мозг несчастного стал даже знаменитее своего почившего владельца. Он был разрезан на 2400 слоев. И сейчас хранится в Калифорнийском университете в Сан-Диего. Ты можешь найти в интернете видео и посмотреть, как его разрезали.

– Благодарю покорно, – Люку меньше всего хочется на это смотреть. Его желудок никогда не был крепким.

– Тони де Стаал увлекался также бензодиазепинами. Судя по всему, руководство школы сначала старалось проявлять к нему сочувствие. Ведь его отец умер от болезни Альцгеймера совсем молодым – аккурат перед первым осенним семестром Тони. И тоже стал знаменитостью. Но, насколько я понял, слушая между строк, – Тони был отчислен из университета вовсе не за глумление над трупами. А за изнасилование на свидании. Родители его жертвы, похоже, замяли дело. И о Тони потом никто ничего не слышал.

Я гляжу на потолок в своем номере, прислушиваясь к типичным звукам гостиницы: монотонному гулу кондиционера, шуму машин за окном, будничному ритму аэропорта. Я проснулась рано, растревоженная мыслью о неизбежном приезде Тони.

Уже шесть часов утра, и он скоро будет здесь. Я должна сегодня контролировать ситуацию и адекватно реагировать. Но меня смущает и беспокоит его решение лететь более ранним рейсом и его желание проверить мою амнезию просьбой не делать больше никаких записей. Усевшись на кровати, я разглядываю лаконичную записку, которую я написала для себя по его совету. Разве я могла забыть о том, что лечу сегодня с Тони в Берлин?

Я планировала это несколько недель.

На мой телефон – тот, что дал мне Тони, – приходит эсэмэска. От Тони. Никакого объяснения, только короткое сообщение: его автобус уже подъезжает к Хитроу и Тони надеется, что через полчаса уже будет в гостинице. Я уже собираюсь ответить, но вовремя спохватываюсь. В памяти моего мобильника нет никаких номеров, а пришедшая эсэмэска без подписи. Понятно, что она от Тони. Но что, если он снова меня проверяет? Я снова бросаю взгляд на записку, которую он мне велел написать накануне, и отправляю ответ:

«Кто это?»

Я не хочу рисковать. Я должна снова все забыть. Забыть все прошлое и начать жизнь с чистого листа. Тони присылает новую эсэмэску:

«Это Тони. Прочитай записку на тумбочке у кровати».

Я принимаю душ, надеваю на себя новую одежду, которую купила накануне в аэропорту. И, окинув последним взглядом гостиничный номер, выхожу в коридор с ручной сумкой. Тони не хотел, чтобы я выселялась до его приезда. Но я на это не куплюсь! Скажу ему, что забыла.

Пока я дожидаюсь лифта, чтобы спуститься к администратору, мне делается страшно. Эх, была бы со мной Флер! Что произойдет дальше, касается не меня, а ее. И всех остальных.

Сайлас заходит со Стровер в кафе-галерею «Морской конек», удивляясь тому, что заведение так рано открылось. Из-за инцидента накануне ему пришлось заехать на Гейблкросс, написать рапорт и отчитаться перед проверяющими из Девицеса. Потом он оставил послание своему шефу, в котором попытался объяснить свое беспокойство за женщину, которую не убили, и опасения насчет Тони. Но шеф так и не перезвонил ему.

Тони нигде не видно. По-видимому, он уже в аэропорту, готовый лететь с Мэдди в Берлин. Сайлас не может его снова задержать без веских на то оснований. И у него нет ни малейшего желания пробовать ни свежий пудинг с семенами чиа, ни омлет из тофу, ни любое другое блюдо меню. (И что на него нашло накануне?) Инспектор лишь кивает девушке за стойкой и проходит прямиком в галерею. А Стровер отстает – чтобы заказать себе соевый мокко навынос.

– «Hippocampus denisе» – читает Сайлас подпись под первой фотографией в рамке. Поглазев на желтовато-коричневого обитателя теплых морских глубин, детектив переводит взгляд на подходящую к нему Стровер. Но его внимание тут же переключается на девушку за стойкой. Она отправляет кому-то эсэмэску.

– Это «морской конек Дэниса». Его еще называют «пигмейским морским коньком», – зачитывает со своего телефона текст Стровер. – «Один из самых крошечных морских коньков, обитает в западной части Тихого океана и является мастером маскировки.

– Он и вправду знает, как спрятаться, – хмыкает Сайлас, заметив, что окрас конька совпадает с цветом коралла за его тельцем. Он выглядит одновременно и новорожденным, и старым, и почти до странности чужим в морском мире.

Сайлас и Стровер переходят к следующей картине – как студенты-искусствоведы в галерее. Всего на стене висит восемь фотографий в рамках. Приезжий филантроп решил пробудить у местных жителей тягу к искусству? Надумал сделать Суиндон культурным центром Британии? Похоже, этот человек любит бросать вызовы судьбе и обществу…

– «Hippocampus Florence», – произносит Сайлас, разглядывая снимок. На ней запечатлены целых два конька. – Это что – «Флорентийский морской конек»? Если судить по названию, он должен обитать где-то в Средиземном море, у берегов Италии. Только вот я не могу себе представить, как бы эта картина смотрелась в галерее Уффици.