Елена Маврина - Могрость

Аня отпрянула от окна.

– Его забрать надо! – окликнула Муху и Сыча из кухни. – Он же не в себе! Что вы стоите?

Муха виновато заспешил к двери, а Сыч даже не шелохнулся. Под его студенистым взглядом Аню передернуло от неприязни, она поправила задранный рукав и вышла в коридор.

На крыльце Муха спорил о выдержке с Ярмаком, как тренер с разгоряченным бойцом. Надя приводила в порядок разбросанную обувь. Лора и Инга клеймили «гадиной» Таню, которой, впрочем, и след простыл.

– Ушла? – спросила обеспокоенно Аня.

Надя выпрямилась, утирая щеку. В глазах еще стояли слезы.

– Алкоголичка, блин. Испортила весь праздник.

Похоже, за праздник было обидно Наде.

– Нужно бы ее провести. Там мороз, а она пьяна, – Аня надела пуховик, со второй попытки влезла в сапоги.

Надя лишь отмахнулась расстроенно:

– Пусть катится! Пьяна – как же! Оскорбляла не повторяясь.

Аня с трудом выбралась сквозь высокие сугробы за калитку. Улицу освещали всего два фонаря. Центр поселка манил светом. Другой конец улицы уходил темным тоннелем в лес. Таня жила неподалеку от «Шико», возле трехэтажек, – идти отсюда ей полчаса, не меньше. Лишь бы не срезала через пруд за парком. Пруд – в крутой балке, а лед еще хрупкий.

На середине улицы Аню нагнала Инга. Муха, Сыч и Лора остались ночевать в гостях. Тане никто не согласился позвонить.

– Она дойдет, – увещевала Инга. – На автопилоте. Не первый раз, поверь. Домой не сунется: там папуля с подругой. – Инга разнузданно хихикнула.

– Не слышишь гари? Такого дымка?.. – Аня принюхалась, скривилась: – Словно сырую листву зажгли.

– Нет, – от энергичного движения рукой, Ингу повело в сторону. – Упс, держи меня. Это как Танюха. Ага. Курит лет шесть, а вечно придет: «Горелым пахнет? Подгорело что? Дымит чё-то».

Они простились на перекрестке у остановки. Игнорируя житейские дрязги, тучи сыпались волшебством: крупный, ажурный, предновогодний снег. Чем дальше Аня отдалялась от коттеджей, тем тише тревоги хрустели под подошвой, исчезая в детской радости снегопаду.

Домой Аня вернулась в двенадцатом часу. Спустя минут десять пришел Витя. После пререканий с ним, бабушка отправилась спать в чаду корвалола. Сегодня брат был особенно агрессивен и мрачен.

– Там снегопад, где ты пропадала? – обрушился зло на сестру.

Аня, стягивая с волос резинку, плелась к дивану у стола:

– Я же отправила смс: у Нади. А ты где бродишь до ночи? – Она растрепала волосы, зевнула. – В парке? Я слышала там смех. Тебе ведь в школу завтра. Когда уроки учишь? Взглянуть бы на дневник.

– Ты пила, – произнес он с отвращением.

Сейчас Аня об этом жалела. Голова отяжелела, запах лекарства усиливал тошнотворный привкус во рту.

– Немного. Был день рождения.

– У Ярмака?

– Ого осведомленность!

– Он сегодня сорит деньгами. – Витя заварил кофе, и вдруг не выдержав, психанул: – Зашибись! Теперь ты празднуешь с ними!

– Это получилось… случайно.

Аня поморщилась от воспоминаний. Иначе, чем дракой, празднику Ярмака не закончиться.

– Они на всю башку отбитые! – не унимался брат.

Приложив ладонь ко лбу, Аня вздохнула:

– Что за день? Обязательных обличений? – Подошла к графину и налила воды. – Вить, иди отдыхать.

– Ты одна шла от лесничества? Они не проводили, да?

– Мы с Ингой шли.

– Инге ближе, чем тебе. У нас фонари не везде горят. Время позднее. Слишком.

– Вить, – она вдруг протянула руки и крепко обняла брата, растроганная его беспокойством. Захотелось быть младше и беззащитнее, и чтобы кто-то сейчас оградил от услышанной скверны. – Там такой сказочный снегопад. Ну что страшного может случиться?

Таня преодолевала сугробы, чертыхаясь на каждом нетвердом шаге. Снег валил и валил, цепляясь за волосы, ресницы, колясь в глаза. Снег только усиливал раздражение, подшпиливал злость и обиду. Она не застала тетю дома, не выговорилась, да еще и наткнулась за перекрестком на улюлюкающих подростков. Ей предлагали бутылку пива и веселье. Таня выставила средний палец:

– Сгиньте нафиг!

Ответную брань разрушил свет фар. Таня нырнула в переулок – прочь от эха похабных прозвищ. Снегопад вытянул улицу в безлюдный коридор. Ей нравилось шагать в одиночестве, пусть и кипела злостью – едва сдерживаясь, чтобы не проговаривать вслух, какие все здесь козлы. Следовало припечатать Ярмаку сдачи, рожу ему разбить, а Мисс Америке вырвать патлы. Воспоминание о том, как Лора проиграла школьный конкурс красоты немного усмирило гнев.

Вова – проклятый болван. Навозная Муха. Сколько раз предлагала ему бежать. Кто им указ? Нет же, вечные отговорки: «мама», «без диплома», «деньжат накопить». Вранье! Здесь его камнем прижала эта рыжая. Как пить дать. Надежда, что б ее. Тюфяк!

Таня потерла горящую щеку, согнула и разогнула ушибленную руку. Собственное бездействие и беспомощность отзывались в каждой клеточке тихой яростью. Словно тогда, когда мама нашла бутылку пустой и звонко прилепила пощечину. Нужно было ябедничать отцу. Нужно было звонить бабушке, тете, жаловаться учителям. Таня поскользнулась у фонарного столба. Остановилась отдышаться. Что бы они сделали? Всем плевать. В чужом дворе громко залаяла собака, в окнах вспыхнул свет. Таня загнанной волчицей поспешила прочь.

Дворовые собаки оживали по пятам цепным лаем. Таня обернулась, позади различила силуэт. Он двигался неторопливо, даже лица не угадывалось, но ей показалось, что взгляд его тянется к ней. Тревога вспыхнула блеклой лампочкой. Таня ускорила шаг. Она вновь обернулась спустя два дома. Никого. Собака за забором скулила. До дома оставались три улицы. Лучше сократить. Подальше от посторонних глаз, слоняющихся психов. Минут десять – и за крепким замком. Позвоню Егору. Извинюсь, что приревновала к Лоре. Но звонок сорвался краткими гудками. Да что б тебя! Силуэт будто сузился, сокращая дистанцию. Позади него теперь нечто ползло. На четвереньках. Падало, вскакивало, ускорялось на паучьих лапах и вновь падало.

Таня пересекла бесхозный двор, который в детстве считала логовом людоедов. Ветхое строение не внушало страхи настолько, насколько электризующее кожу предчувствие: ее преследуют. Оно саднило на уровне инстинкта – неуловимое, необъяснимое. Сквозь заросли боярышника Таня выбралась на холм. Собственные шаги казались ей громкими, чужими, настигающими. Она оглянулась. Никого. Ветка заброшенного сада качнулась без снега.

Таня осмотрела сквозь полумрак балку и перевела сбившееся дыхание. Пальцы сделались деревянными, но она со второй попытки застегнула верхние пуговицы куртки. Шапки в кармане не оказалось. Ёпт, забыла в том террариуме. Наверху уютно горели окна трехэтажек, манили спешить к теплу, в безопасность. Она спустилась по выступам камней в мерзлоту низовья. Вдоль пруда торчал метлами камыш. Ивы гнулись ведьмами-старухами. Снег противно лип на лицо, катился по щекам слезами. Позади зарычал пес, и Таня мнительно покосилась на дерево. Никого. Дрожь в коленях замедляла шаг, но еще минут десять до надежного забора. Она преодолевала снежные насыпи, чувствуя, что хмель испаряется, а бесстрашие гаснет. За гудящими нервами мысли корежились в тисках страха.