Елена Маврина - Могрость

– Их?

Дина начала отдаляться.

– Нет! – позвала ее Аня. – Погоди, Дина! Я не найду кроссовки. Тетя!

Аня бежала босиком, осознавая испуганно, что ступает по палой листве. Лес. И Дина оглянулась, захромала, привалилась к дереву. Лицо ее ссохлось, чудовищно исказилось гневом.

– Прочь! – закричала.

Обернувшись, Аня поняла, что Дина гонит прочь не ее – рычащих чудовищ за деревьями. Они проступали из тени зарослей, окружали. Аня приблизила руки к лицу – и ужаснулась: тела касались когти. Она попятилась, споткнулась о Дрем-Камень. Взгляд скользнул на отражение в кринице. Хрусталь глади помутнел, дрогнул, а потом оскалился призраком.

Аня вздрогнула, беспокойно водя руками, будто вынырнула из мутной воды. Ей не хватало воздуха, голова кружилась от горячего духа гари. Она сонно моргнула, испуганно подняла взгляд на часы. Без пяти двенадцать. Встреча – в час. Аня поднялась, и от резкого подъема перед глазами потемнело. Витя не отзывался. Она неуверенно преодолела путь до веранды: ни мятой парки, ни ботинок брата. Она ринулась обратно в зал, к телефону. С треском отдернула занавеску. На смартфоне белел клочок тетрадного листа: «Я перенес место и время встречи. Прости». Аня закричала от отчаяния, тело затрясло злостью. Ни отклика в ответ. Он ушел к ним. Ушел.

Одевшись наспех, Аня побежала по улице к заброшенному зданию универмага. Она обошла пустые этажи, сцепилась с каким-то забулдыгой, пересекла заросший парк в тупике улицы. Никого. Мелкий снежок сыпал слабым отголоском утренней метели.

В суматошной горячке Аня пришла домой к Грише. Ей открыла его мать, заспанная и опухшая, она сварливо напомнила не соваться к сыну. Связь пропала, телефон разряжался поиском. Аня какое-то время бесцельно бродила по улицам поселка, не чувствуя холода, обшаривая закоулки взглядом. Автосервис и магазин стояли закрытыми. Надя не смогла вразумительно ответить, где ее муж, сторонясь заполошной гостьи: «Он тут недавно вспоминал, что у тебя проблемы. С нервами. Провести тебя?» Аня отмахнулась, заскулила и пошла к землянке Байчурина. Глухо. Новый виток поисков. Она брела, спрашивала прохожих о брате, совсем не заметив, как вышла к лесу.

Сугробы укрыли знакомые тропы детства. Деревья казались выше, гуще. Дубравы поросли ольхой, липой и вязами. Только главные ориентиры не скрыть. Крутые овраги вдоль речки. Каменные валуны, будто ребра великана. Шлем хвойного холма, «пещеры» в тени отлогих глыб.

Подвесной мост давно рухнул в реку, берега сковал лед. Некогда вблизи озера проводились раскопки. Аня шла, шла, шла. Криница высыхала в памяти. Кривой граб, Дрем-Камень, все пригорки и низины спрятали снегопады. Ноги устали месить сугробы. Серое небо казалось бескрайним, стороны света путались. Ни птиц, ни зверей. Застывший лес. Тишина и потемки.

За спиной хрустнула корка льда. Аня оглянулась. Неподвижная дубрава. Столбы спящих деревьев – до ряби в глазах. Аня ускорила шаг, не разбирая дороги и только краем зрения удерживая слева русло речки. Внезапно удар вышиб из головы мысли. Голые руки обожгло холодом. Она привстала растерянно, понимая, что споткнулась о припорошенный камень. Голова ныла болью: слишком резкий рывок падения.

– Поднимайся! – окрикнули ее откуда-то справа, со спины. – Эй! Слышишь?

Она медленно встала, испуганно поворачиваясь лицом к отдавшему приказ. В пяти метрах за дубом стоял Ярмак: в камуфляже и с ружьем на изготовку.

– Ярмак, это я!

Узнав ее, он замешкался, нерешительно начал озираться, клоня ружье вниз.

– Руднева?! Какого хрена?

Со стороны реки вышел Сыч: в бурой куртке и штанах цвета хаки, с ружьем за плечом.

– Сегодня охота! – крикнул ей. – На хищных бродяг! Слышала?

– Ты здесь одна? – спросил Ярмак, не опуская ружье полностью, ежесекундно нервно косясь на Сыча.

Тот медленно, но уверенно вышагивал к Ане. По мере его приближения Ярмак нервничал, брел следом и дергал ружье вверх-вниз.

Сыч остановился в двух шагах от Ани. Пристально осмотрел, задерживая взгляд на пораненной щеке.

– Заблудилась? – спросил, словно подсказывая ложь.

– Немного, – ответила она, взволнованно поглядывая на взвинченного Ярмака.

– Отбой! – крикнул Сыч приятелю, не сводя с нее хладнокровного взгляда. – Аня спутала тропы.

Ярмак медлил. Он опустил ружье, сделавшись каким-то испуганным, уязвимым.

– Может, я… – Повысил голос требованием: – Я?

И Сыч впервые повернулся к нему, выделяя слова:

– Я проведу ее.

Виновато глянув на Аню, Ярмак опустил голову. Хотел было что-то сказать, но потом развернулся к реке, без оглядки пошел прочь. Сыч пожирал ее пустым взглядом. Аня стояла окоченевшей фигуркой, наблюдая, как силуэт Ярмака отдаляется, превращается в размытое пятно. И они остались одни. В мертвой тишине, во взаимной неприязни.

– Нам туда, – указал пальцем Сыч в чащу дубравы.

Аня хотела кричать, звать на помощь, но почему-то стояла рабски и смотрела в темноту его глаз, – как на рычащего пса, когда знаешь, что только провоцируешь нападение, но все равно оцепенело стоишь и смотришь.

Сыч сделал шаг. Она вздрогнула, сжала кулаки, а он безразлично прошел мимо, велев не отставать. Аня плелась позади, дрожа от холода и колючего шепотка страхов. В ложбине они поравнялись плечом к плечу. Она смотрела под ноги, мучась головокружением и догадываясь по выступающим кускам пластикового мусора, что они направляются к степи. Из сугробов торчали куски старых шин, голые куклы, дырявые корпусы техники. Полиэтиленовые ленты свисали с деревьев, ветер вращал торчащий обод велосипеда.

Лабиринт деревьев изгибался крутыми поворотами, пока не увенчался ржавым дубом. Сыч обернулся и взглянул сквозь нее – Аня обмерла. Сейчас он вскинет ружье, выстрелит. Доли секунды в ней гремела уверенность: смерть. Смерть читалось в его взгляде. Решимость без сострадания. Животный расчет. Пустота.

Он махнул рукой, направляя вправо:

– Тропа там.

Аня торопливо перешагнула выпирающие корни.

– Я припоминаю это место.

– Была здесь?

– Не помню точно. У озера разбили лагерь.

– Археологов? Да. Зенков всегда вился рядом с ними. Я помню, вы с братом часто лазили у раскопов.

– Здесь многие лазили, – напомнила, прокручивая в голове вопросы: «Что с Витей? Неужели мы ошиблись?» – А твой дядя запрещал. Он знал какую-то тайну?

Ане хотелось добавить: «Тайну могрости. Тайну, в которую посвятил тебя».

– Дядя знал все местные байки, – согласился Сыч. – Старики многое помнят.

– И молчат, – добавила она.

– Молчат. Доживают до старости.

Они вышли из леса. Степь выедала белизной зрение. На обочине грунтовой дороги стоял внедорожник. Сыч открыл дверцу, приглашая ее внутрь, но Аня заколебалась.