Джесс Райдер - Не ищи меня

С начальной школы у меня почти не осталось друзей. Не то чтобы я была нелюдимой или изгоем. Просто мои родители не могли, как другие, возить меня и моих одноклассников на разные занятия: балет, гимнастику, плаванье – не говоря уж о бесконечных днях рождения. Отец ненавидел полагаться на других и не хотел, чтобы нам делали одолжения из жалости, поэтому после школы я сразу шла домой и сидела дома все выходные. Я не злилась на него за это, я понимала.

Мать страдала от рассеянного склероза и большую часть времени проводила в кресле-каталке, одурманенная марихуаной, которую папа тайком выращивал в теплице. Он работал неполный день, чтобы ухаживать за ней, и, когда уходил на работу, я должна была его подменять. Так я научилась готовить. Сначала это было вынужденное занятие, потом оно стало мне нравиться. Я брала в библиотеке кулинарные книги и пробовала новые рецепты. Очень редко у меня бывали все необходимые ингредиенты, поэтому приходилось импровизировать. Вскоре я стала изобретать собственные блюда – должна признать, некоторые получались довольно странными. Куриные грудки с бананами. Свиные ребрышки, маринованные в цитрусовом конфитюре.

– А нельзя ли как-нибудь для разнообразия сделать сосиски с жареной картошкой? – спрашивал папа, когда я подавала очередное «блюдо от Дженни».

Да, я стала девочкой-сиделкой, хотя не помню, чтобы кто-нибудь когда-нибудь меня так называл. В наши дни дети с родителями-инвалидами получают больше помощи. Социальные службы присматривают за семьями «в зоне риска», различные благотворительные организации помогают в уходе за больным, организуют группы поддержки, даже отправляют отдыхать. Но я не чувствовала себя особенно несчастной – такая уж у меня была жизнь, вот и все. Я любила маму, и мне не нравилось видеть, как она страдает. Но чем тяжелее становилась болезнь, тем больше она отдалялась от меня. И от папы тоже. Я приписывала это травке, но теперь, оглядываясь назад, понимаю, что и сама была виновата. Потому что нашла себе другую семью.

После того первого визита я быстро поняла, что родителям Хейли все равно, участвуют ли мои родители в развозе детей и приглашают ли к себе в гости в ответ. Очень скоро я стала проводить время у Уоррингтонов, когда не нужно было находиться дома, мыть, стирать, готовить и ухаживать за больной мамой. Они приняли меня в семью, обращались со мной как с третьим ребенком. Мама Хейли готовила жаркое на большее число человек и пекла вдвое больше кексов, а лишние передавала мне домой в пластиковых контейнерах. Она даже предложила, чтобы ее домработница гладила и наше белье, но папа был резко против.

– Если она не перестанет засовывать нам в глотку свою благотворительность, больше ты туда не пойдешь, – заявил он.

Но я все равно ходила. Украдкой проносила в дом жаркое и кексы, а потом делала вид, будто сама их приготовила. Говорила папе, что вынуждена проводить время с Хейли, потому что мы вместе работаем над школьным проектом или готовимся к экзаменам.

К началу восьмого класса наша дружба окончательно окрепла и устоялась. У нас были одинаковые предпочтения в моде и музыке, мы любили и ненавидели одну и ту же еду. Мы делали одинаковые прически и учились искусству макияжа на лицах друг друга. Мы обе терпеть не могли футбол и обожали танцы. Хейли придумывала танцевальные движения, которые мы отрабатывали перед зеркалом в ее спальне. А потом мы бежали вниз и выступали перед ее родителями, которые всегда аплодировали и говорили, что мы сказочно талантливы. Я стала частью семьи. У меня было свое место за обеденным столом, своя кружка, своя зубная щетка в ванной.

Иногда мне приходилось после школы сразу идти домой, чтобы присмотреть за мамой, но, как только возвращался папа, я сбегала к Хейли. К тому времени я уже могла сама добираться на автобусе, но родители Хейли всегда отвозили меня домой. Иногда, очень редко, мне разрешали остаться на ночь, но обычно по утрам я нужна была дома. Моей задачей было помочь маме подняться, принять душ и одеться, а потом приготовить ей завтрак.

Папу я видела редко. Мы с ним были как сменные рабочие, которые встречаются только в перерывах. Я оставляла ему еду, которую он разогревал себе на ужин, а потом сидел весь вечер в одиночестве перед телевизором. Мама всегда ложилась рано, но папа не мог никуда уйти, так как ей могло понадобиться в туалет. Возвращаясь мысленно в прошлое, я понимаю, что у него почти не было собственной жизни. Но он никогда не жаловался, никогда не просил меня остаться, чтобы он мог сходить в паб или посмотреть субботним днем футбол.

– Повеселись там, – говорил он.

Наверное, он знал, что мама не доживет до старости, что через несколько лет все будет кончено и он будет свободен. Но я этого не понимала. Я была слишком занята своим подростковым эгоизмом, одержима музыкой, одеждой и мечтами о любви. Отличницей я не была, но прекрасно рисовала. Подумывала стать модным дизайнером или, на худой конец, получить работу в «Топшопе». Университет даже не обсуждался: если бы я и набрала достаточно баллов, я все равно не смогла бы уехать из дома. Впоследствии оказалось, что это не так. Мама умерла, когда мне было семнадцать, но к тому времени я уже была привязана к другому человеку. К Ники.

Я знала, что с самого начала ему нравилась, потому что он постоянно меня дразнил. Хейли сердилась, но я не возражала, ведь так мне доставалось его внимание. Он выхватывал мою домашнюю работу и бегал с ней по комнате, вынуждая меня его преследовать, или принимался бить меня подушкой, не прекращая, пока я не брала другую и не нападала на него в ответ. Сражения на подушках обычно заканчивались щекоткой. Ник просто мастерски умел удерживаться от смеха, и это приводило нас с Хейли в ярость.

Он был на два года меня старше, красивый, уверенный в себе. Каким-то образом он умудрился избежать той нескладной фазы, через которую проходят все мальчишки. Девочки из нашего класса с ума по нему сходили, и когда нам исполнилось четырнадцать, Хейли внезапно стала очень популярной. Но она не собиралась подпускать к нему другую девочку. По ее мнению, Ники уже был занят.

Хейли пришла в восторг, когда мы с Ники стали парой, она совсем не ревновала. Когда мы начали ходить на свидания – в основном в кино или на длинные прогулки по берегу канала, – она помогала мне решить, что надеть, и делала красивый макияж. А после забрасывала меня вопросами, желая знать все подробности. «Что он сказал?» «А ты что сделала?» «Ты разрешила ему положить руку тебе в лифчик?»

Их родители – Джейн и Фрэнк – знали, что мы встречаемся, и, кажется, одобряли. Вся семья меня любила, что бы я ни делала. Поначалу я думала, что они просто жалеют меня из-за моего тяжелого детства, но с течением лет я отмела этот страх. Де-факто я уже была Уоррингтон. И надеялась, что однажды стану ею официально.