Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Ну уж дудки! И почему Востриков?

— Да потому, что ты не знаешь, куда стреляешь. Знаешь, ты как стреляешь? Ружье выставишь вперед и глаза закроешь! Какая после этого кучность?

— Не ври! Нормально я стреляю, а может, ее того — штыком?

— В приказе сказано — мародеров и людоедов расстреливать на месте, — напоминает командир, — какие еще могут быть обсуждения?

Подъезжает фургон с красным крестом, из которого вылезают двое мужиков в грязных белых халатах. Подходят к командиру, здороваются — по очереди жмут руку.

— Закончили?

— Еще одна осталась, — объясняет командир.

— А чего она валяется?

— Так уже получилось, сопротивление оказала при задержании, а сейчас не хочет вставать.

Мужчина в белом халате нагибается, внимательно изучает тетку, после чего сообщает.

— Вроде, мертвая.

— Как мертвая? Не может быть! Минуту назад была живая и уже мертвая.

Подходит, смотрит и вдруг понимает, что женщина не только умерла, но и обмочилась.

— Тьфу! — ругается командир, — у меня же приказ! Расстреливать на месте, а как я ее расстреляю, если она умерла?

Мужчина в белом халате вытаскивает из кармана рукавицы.

— Давай, принимай решение, у нас еще один вызов. Леня, иди — помоги.

Вдвоем они берут парнишку и тащат к машине — проваливаются в неглубокий снег. Остальные смотрят и курят.

— А ты машину ближе подгони, — вдруг советует один из бойцов, — мужик-то тяжелей будет.

— И то верно, — соглашается второй санитар и лезет в кабину, — дверцу, ребята, прикройте, а то ненароком зацеплю.

Машина, дергаясь, медленно ползет назад.

— Хорош! — кричит один, второй помогает — громко и пронзительно свистит.

— Приказ, — говорит командир и стреляет в женщину — она не слышит, продолжает равнодушно смотреть стеклянными глазами на происходящее.

Машина вскоре отъезжает, кто-то сапогом заметает кровавые следы, втаптывает в снег стреляные гильзы. Молчат.

— Пацан соврал, — говорит кто-то, — нет ему пятнадцати.

— Как нет! — начинает волноваться командир, — вы же все слышали, сам сказал — мне пятнадцать.

— Ну и что? Он мог сказать, что ему тридцать! Думаю, со страха сказал — перепуталось у него все в голове. Если на твоих глазах отца шлепнут — еще не то скажешь.

— Подожди, подожди, ты чего несешь? Может, еще скажешь, что он тут и вовсе ни при чем? Ты на кухне был? Таз видел? А знаешь, что они в тазу готовили? А ну-ка,…

Командир тащит за шиворот бойца в парадную, затем вверх по лестнице. Слышится отборный мат и ругательства.

— Пожалел! — раздается через разбитое окно, — ты кого пожалел? Они же нелюди! Они хуже волков! Те убьют и тут же съедят, а эти на плиту… Востриков, они же детей, понимаешь, маленьких девочек…

Дарья Никитична сидит и смотрит в окно. Чай уже давно остыл — не дождался. И она не дождалась, и уже никогда больше не дождется — времени осталось катастрофически мало. Его вообще не осталось. Свое время она отжила, а сейчас доживает, что когда-то не дожил ее батюшка, поэтому чувства долга ни перед кем нет. Должны ей — за то, что рано повзрослела, увидела смерть, горе, что не могла вновь почувствовать себя молодой и счастливой, не смогла полюбить свою дочь — искренне и от всего сердца. Полюбить, как любила чужую и незнакомую Клавдию.

Крошки со стола рукой смахнуть нельзя — не будет достатка в доме. Дарья Никитична знала и не могла удержаться — эти крошки, что появляются неизвестно откуда, самое дорогое и любимое лакомство, как и прокисший залежалый хлеб. Она специально оставляла небольшой кусочек и позволяла ему превратиться в черствую корку, которую затем сосала, улетая в бездонную яму прошлого.

По дому ходит Александр Николаевич. Он уже почти поправился — выглядит замечательно и что-то напевает себе под нос. А прежде никогда не пел — тоже неплохой знак, вселяющий оптимизм. Подойдет к новой двери, в глазок посмотрит, ручку дернет, проверит и опять тихонько поет. Затем приходит на кухню, смотрит и говорит.

— А что, — говорит Александр Николаевич, — давайте-ка мы вам, Дарья Никитична, новый забор поставим. Хороший, капитальный забор, а потом покрасим. А желаете ворота — сделаем ворота, как прежде ставили, чтобы всякий мимо проходящий бросил взгляд и задумался.

— О чем — спрашивает Дарья Никитична, — он должен задуматься?

— Как о чем? Задуматься прохожий должен о том, что здесь он никому не нужен. Если он — прохожий, вот пускай и ступает дальше по своим делам, а здесь он не нужен. Без ворот нынче ну никак нельзя, ворота — это не только дверь, ворота сейчас — знак, символ,… видели, какую нам дверь поставили? И что самое интересное, мне совершенно не жалко денег. А деньги немалые. Пока ставили, признаюсь, были некоторые сомнения, а как она на место встала, тут я и понял — хорошо получилось. Замок там секретный и не один, гарантия небольшая, но гарантия. Поэтому думайте, время еще есть, хотите забор или ворота.

Александр Николаевич поднялся и замурлыкал песенку, однако тут же опустился на стул.

— Может, вы еще чего желаете? У каждого должна быть мечта.

— Или надежда, — подсказала старушка.

— Надежда — это когда скромно, без фантазии, без вдохновения, а мечта — нечто большее, о чем хочется подумать, а ты боишься. Поверить в мечту, поверить в себя. Я же прежде не мечтал, вздор, думаю, к чему себя напрасно тешить и обманывать? И скучный какой-то стал, не радует меня жизнь, не приносит удовольствия. Работа, дом, работа, футбол посмотрю, с сыном поговорю — так и должно быть. Так и все остальные живут, только обманывают, делают вид — вот как у них замечательно! И я делаю вид — таков житейский закон — всех обманывать. В результате получается, что дома мы живем одной жизнью, а на работе, в обществе — другой. Вывел я этот закон, и что вы думаете? Расстроился или огорчился? Нисколько! Привык, он даже стал мне нравиться, только чего-то всякий раз не хватало. Я и футболом увлекся — никогда прежде спорт меня не привлекал. С любимой командой определился, принялся болеть — все не то! Не хватает чего-то! А потом понял — мечты не хватает! Сел, с мыслями собрался, предался размышлению — если мечтать, думаю, так мечтать по-крупному! И фантазии не хватает, ей богу, чтобы на полную катушку. Лезут какие-то мыслишки недостойные, мелкие и почти все бытового характера. Хорошо бы, думаю, купить домик в деревне — аккуратный, из бруса, чтобы печь настоящая, сени вместительные, во дворе пес бегает — злющий, зараза, но меня любит и уважает. А что я там делать буду? В этом доме? — Жить, воздухом дышать, в огороде копаться, встречать зарю и провожать солнце. Машина нужна, чтобы в город съездить, а лучше две — навоз или дрова в багажник не засунешь. Получается уже два желания, а там третье, четвертое… глупости, говорю себе. Никогда в деревне не жил, и чего тебя вдруг под старость туда потянуло? Гляжу в телевизор — репортаж показывают из деревни. Такая меня тоска охватила! Невозможно нынче жить в деревне, хотя вижу — живут. И песни поют, и блины пекут, и радуются. Понимаю — не самый удачный вариант выбрал, деревня — явно не мое. Городской я человек, цивилизацией избалован, чтобы кран повернул, а там вода, хочешь — горячая, хочешь — холодная. Дрова? Так их расколоть нужно, а в нашем возрасте топориком махать — через пять минут умаешься. Не годится, плохая мечта — обременительная, и хлопот с ней еще больше. Продолжаю размышлять — выходит, отсутствие мечты не так и плохо? Не нужен тебе домик в деревне, и барбос не нужен — куда проще и спокойнее лежать на диване. И домик тебе никто не спалит, и злые люди в огород не залезут. А все однако чего-то хочется, вроде как пошалить, позволить мысли разбежаться. Не хочет! Дальше домика в деревне никуда не хочет бежать! На дорогу вышел. У меня в мыслях рядом с домиком дорога, чтобы удобно было. Соседей, конечно, никаких, вроде хуторка, но дорога обязательно. Стою и не знаю, куда идти — то ли направо, то ли налево…