Анатолий Борзов - Anenerbe [СИ]

— Саша, а к чему мне забор, если я в городской квартире живу?

Александр Николаевич минуту ничего не понимает — действительно, к чему бабке забор?

— Тьфу, — говорит он, — совсем того, запутался. Я же все время о домике мечтал, а какой домик без забора?

— А куда пошел, — спрашивает Дарья Никитична — налево или направо?

— Еще не решил, — честно признается Александр Николаевич, — говорю же, мысль дальше домика бежать отказывается…

Дорога начиналась и кончалась у дома. Если предстояло отправиться в город, дорога начиналась, а если возвращаться из города, заканчивалась у больших и крепких ворот, дальше пути не было. Получалось, что в одной точке сходились и начало и конец. И хотя дом уже давно прекратил свое существование, дорога осталась, вызывая удивление путника, случайно избравшего себе данный маршрут в качестве обыкновенной пешей прогулки. Дарья Никитична никогда об этом не задумывалась, а тут вдруг вспомнила и дом отца увидела — добротно сколоченную трехэтажную избу, с террасой по всему периметру.

— Забор, — неожиданно для себя, произнесла она, — можно и не ставить, а вот ворота обязательно. Мы их закрыли, когда уезжали, а чтобы открыть, следует заново отстроить, иначе не получится, иначе они навсегда останутся запертыми.

Александр Николаевич хмурится и начинает медленно соображать.

— А что, — говорит он, — если нам всем съездить? Отправиться вчетвером? Купить билеты, гостиницу заказать. Должны же у них быть хоть какие-то гостиницы?

— Постоялый двор, — подсказывает старушка, — прежде были постоялые дворы, там и лошадей овсом накормят, и обогреют, и щей предложат. Щи из капусты! Саша, ты любишь щи?

— А как же! И щи и борщ.

Возможно, впервые в своей жизни Виталий Борисович устал — ощутил на себе давление в семьсот шестьдесят миллиметров ртутного столба. Кроме того, что столб оказался чудовищных размеров, он был еще и влажным. Хлестало месяц, превратив город в одну большую лужу. Вспомнилась древняя сказка о старике Ное, и пришло опасение, что это и вовсе не сказка, а если осадки не прекратятся в ближайшее время, действительно наступит конец света. Однако, похоже, никто не замечал приближающейся трагедии и не собирался разделять опасения Виталия Борисовича — жили как прежде: ходили на работу, в магазин, а по вечерам смотрели телевизор. И он смотрел — пялился в экран, смутно отдавая себе отчет, что там происходит.

— Хандра, — говорил он, — обыкновенная осенняя хандра, смена времени года и ничего более. Как только прекратится этот ужасный ливень и выглянет солнце, все образумится. Существуют люди, зависимые от погоды, и те, для которых нет никакой разницы. Они настолько совершенны, настолько бесчувственны и холодны, что происходящие вокруг их изменения — не более чем смена верхней одежды. Пошел дождь — взял зонт, выглянуло солнце — плащ снял. Вот и все! Все остальное — вымысел и глубочайшее заблуждение тех, кто действительно в нем нуждается. Скучно им, или книжек начитались.

Поднялся, прошел на кухню и глянул в окно. Льет, сволочь! Решил всех нас утопить, а может, как раз наоборот…

Он где-то читал или слышал или это еще одна бредовая идея? Ерунда, обыкновенные атмосферные осадки, последствия климата, в котором приходится жить. А идея, пусть она и глупа, все же интересна. Сколько нас? Много, и за каждым небольшой грех — совсем крохотный, несущественный, а если сложить вместе — уже кое-что, а если вспомнить, о чем забыли, и туда же — в общую кучу? Нужен душ, а тут ливень, который идет уже третью неделю!

Ливень и вовсе не ливень, баня это небесная, где видней и понятней, сколько и кому причитается. А они спрятались! Укрылись в своих норках и ничего не замечают — башмаки и сапоги сушат — воды-то и по колено не будет.

Как он устал! А вроде ничего и не делал — на службу сходит, чего-то там сделает, бумагу напишет или наоборот бумагу уничтожит. Вверх по лестнице поднимется, вниз спустится, поговорит или помолчит — день прошел. Сводку почитает, начальника послушает, в город съездит, зарегистрирует происшествие, в окно посмотрит, в сейф заглянет — еще один день. За ним другой, третий, неделя проскочила, и устал. А они не устали — воровать, обманывать, грешить и убивать. И дождь им всем нипочем, дождь им помощник и товарищ! Прошел и никаких следов. Так все же, лечит он или калечит? И лечит — смывает наши грехи, и калечит — покрывает мраком содеянное.

Улыбнулась ведущая, то ли в попытке взбодрить зрителя, что прилип к экрану телевизора, то ли от собственной значимости и доступности каждому. А может, и то и другое и третье — слишком мрачно и тревожно кругом.

Виталий Борисович глянул в книгу и понял: ничего и никогда он не узнает и не поймет. Прошлое — еще большая тайна, непостижимая и бездонная, и сколько в эту яму не кричи, как глубоко не опускайся, пределы ее безграничны, а темнота — вечная.

История — красивое слово, сродни сказке, где все персонажи надуманы, а действия вымышлены. Для каждого история своя, личная, как и огорчения, как счастье, как люди — близкие и дорогие сердцу, кого невозможно забыть и похоронить, кто является нам и говорит на непонятном языке. Является без приглашения, в день и час ему известный и понятный. К перемене погоды, говорят старики, хотя и без гостей знают, пойдет дождь или взойдет солнце.

Пришла ночь, и небо расчистилось. Высыпали звезды — места хватило всем. Он спал — лежал на кушетке — еще не старый мужчина, задающий себе слишком много вопросов, на которые не существует ответов. Он спал и не знал, кто пожалует к нему в гости на этот раз — уже знакомая Клавдия Степановна, либо Ефим Пафнутьевич — заблудившийся перед входом в преисподнюю. Спали и другие — Сережа Кулебяка, мечтающий получить новую квартиру, Алексей Митрофанович Горелик — этот сумасшедший математик, Володя Пастушный, наконец, добравшийся до деревни, Дарья Никитична — постаревшая Дашенька, дочь Зоя с неожиданно разбогатевшим мужем Сашей и нашкодившим сыном Павликом. Из всей компании бодрствовал только сторож — Кирилл Гаврилович сидел за столом в одном из залов библиотеки и внимательно разглядывал снимки времен Великой Отечественной войны — там они все еще были живые, стояли у развернутого боевого знамени и смотрели в будущее — на нас смотрели.

[1]Лидия Койдула «Сердце сатери» 1865 год пер. Роберта Рождественского