Лили Сен-Жермен - Пугливая

— Это не твой ребенок, брат, — говорит Пайк. — Ты ведь это знаешь, да?

— Конечно, я это знаю, — шиплю я.

Пайк усмехается.

— И ты собираешься растить его ребенка в его доме, в то время как он похоронен у вас во дворе?

Я поворачиваюсь и заглядываю в ярко-зеленые глаза моего брата, точно такие же, как и у меня самого. Должно быть, он видит в моем взгляде эту решимость, эту абсолютную убеждённость, что я должен защищать этих девочек от всего мира, потому что тут же отступает назад и кивает.

— Ладно, мужик, какая разница. Но не расслабляйся, ладно? Никогда не забывай, на что она способна.

Я не забуду. Меня больше не одурачить.

— Спасибо, что присматриваешь за мной, братишка. Ты думаешь, что в тебе этого нет, но ты ошибаешься.

На лице у Пайка проступает легкая улыбка. Пока он не оглядывается на Кэсси с ребенком, которые закончили свой пикник и теперь направляются прямиком к дому и к нам.

— Твоя жена — опасная женщина, — тихо говорит Пайк, и, как только Кэсси открывает дверь, изображает на лице улыбку гордого дядюшки и протягивает руки к Грейс.

Сияя, Кэсси вручает моему брату Грейс и прижимается ко мне. Я обхватываю рукой ее хрупкую фигурку, касаясь ее своей горячей кожей.

— Ты уже рассказал своему брату? — спрашивает Кэсси, ткнув меня в ребро кончиком пальца.

Она щекочет меня, и я, отстранившись, шутливо шлёпаю ее по руке.

— Я ждал тебя, — улыбнувшись, произношу я и чувствую, как колотится мое сердце.

Кэсси принимает это как призыв к действию и, на мгновение исчезнув в гостиной, возвращается с фотографией в руках. Она вручает её Пайку, для которого, кажется, вполне естественно держать на руках младенцев и одновременно жонглировать другими предметами. Его лицо приобретает непроницаемое выражение, и я вижу, что он борется с собой.

— Мы только что узнали, — говорю я, забирая у него Грейс, чтобы он мог хорошенько рассмотреть снимок. — Два ребенка меньше, чем за год. Можешь себе представить?

— Ирландские близнецы, как и вы, — добавляет Кэсси.

Пайк делает вид, что счастлив.

— Поздравляю, ребята, — говорит он, отдавая мне обратно УЗИ-снимок моего сына.

Сын сейчас размером с персик и растет в животе моей сумасшедшей жены как сорняк. Сын, который был зачат значительно позже того, как мы похоронили Дэймона. Сын, который является моим ребенком по крови, а не из-за моего самоуспокоения.

Мы выдерживаем положенное время, болтая о пустяках, а затем настает пора нам с Пайком расстаться. Я рад за него, и мне грустно, ужасно грустно, словно это конец целой эпохи. Я знаю, что это не так, что он едет всего-то в Рино, а потом, кто знает. Он скоро вернется. Его все еще связывает с нашей матерью какая-то незримая цепь вины, которую мне давно удалось разорвать. Он вернется .

Я вижу, как он вздрагивает, когда его обнимает Кэсси. Если она и заметила, то не показывает виду. Она навострячилась мастерски рассказывать небылицы, притворяться, играть роль Золушки после того, как той пришлась в пору туфелька. Мы живем в чужом замке и убеждаем себя в том, что можем жить такой жизнью. Мы убеждаем себя, что мы нормальные люди с нормальным ребенком, и что под той впадиной, где в лучах полуденного солнца так любит устраивать длинные пикники моя жена, нет зарытых в землю тел. Впрочем, в том, что я люблю ее больше Солнца, мне себя убеждать не нужно — именно благодаря неистовству моей любви и стало возможным всё остальное.

Мы стоим на траве у дороги и смотрим, как Пайк уносится в закат на моём «Мустанге». Мой взгляд останавливается на белой гоночной полосе, которую я так кропотливо восстанавливал. Я смотрю на него, пока он не превращается в маленькую точку. Моргаю, и его уже нет. Я выдыхаю, и только тогда понимаю, что на время затаил дыхание. Кэсси с улыбкой поворачивается ко мне и сплетает наши пальцы.

— Надеюсь, он найдет свою любовь, — мечтательно говорит она. — Такую, как у нас с тобой.

Я улыбаюсь и, кивнув, целую ее в прохладный лоб. Надеюсь, что Пайк никогда не найдет такую любовь, как у нас с Кэсси. Надеюсь, он найдет нормальную любовь, а не такую, которая вынуждает тебя делать то, что тебе даже не снилось.

— Ты грустишь? — спрашивает Кэсси.

— По брату или по моей машине? — шучу я, но при мысли об этом у меня щемит сердце.

Я не грущу , но несу в себе эту грусть; грусть Дженнифер, Карен, моей сестры и моих братьев; грусть моей матери и того, что никому, ни одному из них, не дали даже шанса. Я несу в себе грусть Кэсси. Ее матери. Всех этих людей, которых мне безумно жаль, и если я думаю об их грусти слишком долго, то начинаю в ней тонуть.

Я беру из рук Кэсси спящую Грейс и несу ее на крыльцо. Вместе с ней мы качаемся в старом кресле, и я отрешенно смотрю на ее лицо, изо всех сил стараясь ее полюбить. Она ведь моя дочь. Как бы там ни было. Я буду её любить. Я должен.

Через какое-то время после того, как Пайк давно уехал, а Грейс, напившись грудного молока, отключилась в своей кроватке, Кэсси приходит ко мне в спальню. Я лежу после душа голый, не считая тонкой простыни, которой укрылся, пока читал.

— Это полный пиздец, — говорю я, приподняв книгу «Там, где живут чудовища», которую Кэсси читала Грейс. — В ней говорится о мальчике, который убегает к чудовищам, потому что мать его не накормила? И эти чудовища так сильно его любят, что готовы скорее съесть его, чем отпустить? [11] «Там, где живут чудовища» — детская книжка с картинками американского писателя и художника Мориса Сендака, изданная в 1963 г.

Рассмеявшись, Кесси забирает у меня из рук книгу и кладёт ее на тумбочку.

— Это всего лишь книга, — говорит она, забираясь мне на колени. — Кроме того, это классика.

Я вскидываю брови.

— В самом деле? Она старая и воняет мокрой псиной.

— Мистер Бентли, — произносит она, положив руку мне на горло. — Сейчас мне не хочется говорить о детских книжках. Мне хочется поговорить о том, что находится под этой простынёй.

— Для вас всё, что угодно, миссис Бентли, — говорю я и, откинув простыню в сторону, прижимаю Кэсси к своему члену.

Я готов для нее, а она для меня, мне даже не приходится бороться с ее трусиками, потому что под ее летним платьем их нет. Когда я вхожу в нее, из нее вырывается слабый вздох, похожий на счастье, и она начинает на мне двигаться. Я должен быть с ней нежен. Она родила меньше трех месяцев назад, а сейчас носит моего сына. Некоторые девушки любят грубость, но я не могу быть грубым со своей беременной женой. Зарывшись пальцами ей в волосы, я притягиваю к себе ее лицо. Я закрываю глаза и целую ее; на вкус она как клубничный йогурт и летний дождь. На вкус она как все то, чего, как я думал, у меня уже никогда не будет.

«Твоя жена опасная женщина», — не дают мне покоя слова Пайка.