Себастьян Фитцек - Отрезанный [litres]

Запись возобновилась с того места, где молоденькая девушка еще стояла голыми ногами на пружинах металлической кровати. Той самой кровати, на которой ее, судя по всему, жестоко изнасиловали. Вид у застенка, где производилась съемка, был еще мрачнее, чем у бункера, в котором держали в заточении Ханну. И теперь Пауль, стоя на коленях, должен был стать свидетелем того самого акта наиболее горького отчаяния.

– Вам лучше не смотреть на это, – отворачиваясь, дрожащим голосом произнес Бандрупп.

Однако Херцфельд еще ближе придвинулся к телевизору и провел пальцем по экрану, вызвав треск электрического разряда. При этом его поразило, насколько знакомым казалось лицо неизвестной девушки. Странным было и то, что при прощальном взгляде, которым несчастная окинула свое узилище, все ее тело как будто бы пронзил заряд энергии. Особенно отчетливо это проявилось тогда, когда она внимательно посмотрела на картонную коробку рядом с кроватью.

Изображение было очень четким и цветным, и его качество оказалось намного лучше, чем у обычной записи системы видеонаблюдения.

Кто-то явно пытался увековечить все мельчайшие подробности мучений несчастной жертвы.

И был звук!

Некоторое время слышался только неясный шорох, но затем молоденькая девушка на записи подняла голову. Выражение паники на ее заплаканном лице сменилось улыбкой, а затем она показала средний палец неизвестному зрителю и неожиданно окрепшим голосом громко крикнула: «Теперь мне известно, кто я! Я не проститутка, а ты – засранец!»

Неожиданно засмеявшись, она отчетливо прокричала: «Меня зовут Ребекка Швинтовская!»

С этими словами последняя жертва Яна Задлера, семнадцатилетняя девушка, которую он похитил несколько недель назад и жестоко пытал, смело шагнула навстречу своей смерти.

Херцфельд отпрянул от телевизора и на коленях подполз к Ханне, которая как загипнотизированная все еще смотрела на экран, и, не скрывая своих слез, заботливо прикрыл ее лицо рукой, не давая смотреть на продолжение записи. Между тем на экране появилось изображение того, как дверь застенка рывком отворилась, и в помещение ворвались двое мужчин. Их Пауль узнал сразу. Один из них был Свен Мартинек, а другого он видел недавно на другой видеозаписи.

Филипп Швинтовский нашел свою дочь Ребекку и потерял ее навсегда.

Гельголанд

– Пауль Херцфельд? – спросила молодая женщина, появившаяся из темноты с рюкзаком на плечах.

– Линда?

Профессор поднял голову и встал с неудобной пластиковой скамейки у ворот клиники острова. Из-за навалившейся на него огромной усталости ему с трудом удавалось справиться со сном. Здесь он сидел в надежде, что Ханна снова очнется еще до того, как с материка прибудет полиция и заберет его на допрос.

Во время транспортировки из подземного бункера дочка уснула у него на руках и сейчас лежала с капельницей на третьем этаже клиники, заботливо обложенная теплыми одеялами. Ей требовалось срочно привести в норму водяной баланс. Каких-то десять минут назад он сидел у нее в палате, постоянно держа ее за руку, но теперь вышел на улицу подышать холодным воздухом, чтобы самому не уснуть в слегка перегретом больничном помещении.

Увидев Линду, Херцфельд спросил:

– Где ты была? Я искал тебя, но ты словно сквозь землю провалилась.

– Собирала свои вещи, ведь на этом острове меня больше ничего не удерживает. Я уеду с первым паромом.

В ответ Пауль только кивнул, и в воздухе повисло гнетущее молчание, поскольку он не знал, что сказать этой женщине, подвергшей ради него свою жизнь опасности.

Тогда в секционном зале, где он нашел Линду после отчаянной борьбы с Дэнни, Пауль лишь ненадолго присел над ней. Теперь же он впервые увидел Линду такой, какой она была на самом деле, и вынужден был признать, что представлял ее себе совсем иной. Так часто бывает, когда человек рисует себе образ своего собеседника, основываясь только на его голосе.

Херцфельд ожидал встретить симпатичную, но уже одряхлевшую, несмотря на свои молодые годы, женщину. Интересную, но не красивую. Этакую художницу, которая больше ценит вид своих произведений, нежели свою внешность. Сейчас перед ним стояла знающая себе цену, со вкусом одетая, но не до конца осознающая собственную привлекательность женщина. С такими крутыми бедрами она никогда не получила бы контракт в модельном агентстве, но, скорее всего, Линда и не стремилась его добиться. Она нуждалась в нем так же, как в повторении событий последних часов.

– Я… я… – начал было Херцфельд, но совсем смутился, когда понял, что заикается.

Он так и не решил, какими словами отблагодарить Линду за то, что она для него сделала.

– Ты спасла мою дочь, – наконец сказал он.

Ответ Линды подействовал на него как ушат холодной воды. Пожалуй, даже еще жестче. Она глубоко вздохнула, отвесила ему звонкую пощечину, а затем зашипела, как рассерженная змея.

– Ты сказал, что мне надо потерпеть всего два часа, – с негодованием произнесла она. – Всего два часа, и ты вытащишь меня оттуда.

Изо рта у нее шел пар.

Херцфельд одной рукой начал растирать горящую щеку, держа другую перед лицом, защищаясь от возможных новых ударов.

– Черт! Я бы умерла, задержись ты еще чуть-чуть!

– Мне очень жаль.

– Плевала я на твою жалость.

С этими словами она опустила руки, тяжело вздохнула и достала из куртки пачку сигарет. Пауль понаблюдал за ее безуспешными попытками прикурить и образовал из своих ладоней нечто похожее на защитную перегородку от ветра.

– Благодарю, – прикурив, сказала она.

Потом Линда внимательно посмотрела на Пауля и заявила:

– Извини за пощечину, но ты ее заслужил.

Херцфельд промолчал, понимая, что заслужил не только это. Ведь на его совести было три самоубийства, зверски убитая судья, казненный садист и его, возможно, травмированная на всю оставшуюся жизнь дочь. И всего этого не было бы, если в свое время он пошел бы навстречу просьбе Мартинека и подделал улики. Тогда ему не пришлось бы заставлять Линду производить вскрытие трупов, а Эндеру не надо было бы бороться со смертью. Возможно, в этом случае и Линде не потребовалось бы сражаться за свою жизнь в темном морге, хотя поступки ее преследователя являлись, пожалуй, единственными, которые он не спровоцировал.

– Здесь стало хорошо, – сказала Линда, глядя на ярко освещенный вход в больницу. – Похоже, электричество снова в порядке.

Профессор согласно кивнул. Это было настоящим даром небес, что им удалось сформировать при помощи денег и добрых слов спасательную команду, найти такого отзывчивого бургомистра, отличного физиотерапевта и многих добровольцев, которые без всякой специальной подготовки и только на одном желании помочь смогли переоборудовать уцелевшую после удара стихии часть клиники во вполне рабочий лазарет.