Антуан д'Эстет - Flamma

— И даже теперь, — резко начал Люциус, обращаясь к отцу этого несчастного семейства, — когда одно ваше дитя находится в Доме скорби, а другое при-смерти, вы не испытываете соблазна перед верой «Отверженных» и не желаете принять от них помощи?

Генри под пронзительным взором священника опустил голову, но ответил твердо и решительно:

— Нет! Ведь для этого нужно пасть и совершить преступление, — сказал он. — А коль дети все равно обречены, к чему омрачать последние их минуты, погружаясь во зло. Может в будущем оно и облегчит нам с Анной жизнь, но точно не исправит наших ошибок и не восполнит наших потерь.

Архидьякон о чем-то напряженно задумался: сумасшествие и чума действительно считались болезнями неизлечимыми, но ведь помешательство Ребекки — притворство, а маленький Теодор…

Люциус, не отрываясь, смотрел на мальчика и словно бы колебался.

— Вы что-то хотите сказать, святой отец? — заметил его сомнения Генри.

Архидьякон вздрогнул, вырванный из своих мыслей.

— Заберите Ребекку из приюта, — почти приказал он. — Она притворяется.

Затем Люциус быстрым шагом вошел в комнату Теодора, взял обессиленного ребенка на руки и на глазах его изумленных родителей молча двинулся с ним к выходу. Однако минуя дверной проем, он остановился.

— Через три дня я приведу мальчика обратно, — твердо провозгласил архидьякон, оглянувшись через плечо.

И Анна Эклипс, перед этим открывшая было рот для возражения и протянувшая к уносимому от нее ребенку слабую руку, почти без чувств рухнула в заботливые объятия своего набожного супруга, а тот, почему-то испытывая к архидьякону большее доверие, чем она, утешительно поцеловал ее волосы и прошептал:

— Sileto et spera, 7 7 Молчи и надейся (лат.). дорогая.

***

На улице, закутанный в вымокший под дождем плащ, Люциуса дожидался Мортимер.

— Вы обещали оставить меня в покое, — не замедляя торопливых шагов, напомнил архидьякон сектанту, когда тот двинулся вслед за ним.

— А я здесь не из-за вас, — откликнулся Мортимер, кивая в сторону мальчика на руках у священника. — Из-за них.

Архидьякон смерил сектанта полным призрения и отвращения взглядом.

— Что ж, — глухим тоном сказал он, — этих людей вы тоже не получите. Не смотря на все удары судьбы и ваши соблазны, они сделали правильный выбор и никогда не станут «Отверженными».

— Выбор?.. — неприятно засмеялся Мортимер. — По-вашему всегда есть выбор?

— Да, — ни на миг не усомнившись, ответствовал священник, уверенно глядя прямо в лицо сектанту.

— Тогда вспомните случай произошедший с Филиппом Вимером и Маркосом Обклэром, — предложил тот. — Был ли выбор у них?

— Да, у каждого, — с той же твердостью отозвался архидьякон.

— Но решение за них обоих, тем не менее, приняли вы, — резюмировал, жестоко усмехаясь, Мортимер; и, видя легкую растерянность резко остановившегося Люциуса, безжалостно добавил: — Ибо то было не их, а ваше испытание.

Священник и правда несколько опешил: подобная мысль не раз приходила ему в голову, но он всегда старался ее отогнать. Впрочем, и сейчас, догадавшись об истинной цели старавшегося его смутить сектанта, Люциус решил поступить также.

— Вам все равно не получить эту семью, — процедил он сквозь зубы и продолжил свой путь к Собору.

— А вам, так или иначе, не удастся спасти мальчика, — перекрикивая шум дождя, бросил вослед ему сектант, — также как раньше не удалось спасти и брата.

Священник вновь остановился, однако, посмотрев на умирающего мальчика в своих руках, умерил всклокотавшую внутри ярость и на сей раз даже не ответил Мортимеру. Он двинулся дальше. И пусть во время прошлогодней эпидемии архидьякон действительно не сумел спасти пораженного чумой брата, тогда он был лишь священником Люциусом и не отважился на шаг, который теперь мог оказаться вполне по силам мятежному Люсьен.

***

Архидьякон вернулся в Собор святого Павла в одиннадцатом часу вечера и с маленьким Теодором на руках, никем не замеченный, поднялся в свои покои. Он тщательно затворил за собой дверь кельи и, сдвинув шкаф, перешел в тайную комнату. Удерживая левой рукой больного, правой, священник сбросил все находившиеся на столе бумаги, чернильницу, подсвечник и другие предметы, затем аккуратно уложив на его опустошенную столешницу Теодора, а в последующие несколько минут уже принялся сосредоточенно перелистывать страницы, взятого с верхней полки книжного шкафа, внушительного тома в переплете из темной ткани. Он несколько раз прерывал чтение и вынимал из стоявшего у стены сундука флаконы со всевозможного вида мазями, жидкостями, порошками, снова и снова сверяясь с не имевшим названия мрачным фолиантом.

Но вот, наконец, священник опустил тяжелую крышку обитого железом ларца и, еще раз заглянув в книгу, приступил к последним приготовлениям для описанного в ней ритуала. Он поставил у изголовья больного подсвечник с зажженной в нем сальной свечой, расставил вокруг необходимые снадобья и положил блеснувший в неровном свете кинжал. Проделав все это, Люциус на какое-то время замер, словно бы собираясь с духом, а потом надел извлеченную все из того же сундука бронзовую маску с клювом и, распоров рубашку Теодора, обнажил его изрытую язвами грудь. Дрожащей рукой отер он тело лежавшего в полузабытьи мальчика прозрачной мазью из одного флакона, а мутновато-белой жидкостью из другого смочил его подергивающиеся губы.

Архидьякон в точности повторял все книжные инструкции, однако действовал трепетно и неуверенно, а когда пришло время взяться за кинжал, его рукоять и вовсе выскользнула из сделавшихся ватными от волнения пальцев священника. Люциус наклонился за важным для ритуала инструментом, а выпрямляясь, увидел как в лезвии кинжала, вместе с отблеском пламени свечи, отразились прекрасные рыжие локоны: за спиной священника из ниоткуда появилась Маргарита. Нежно шелестя платьем, она плавными шагами обошла стол и, склонившись над Теодором с противоположной архидьякону стороны, как всегда приятным голоском, запела:

Присутствие Маргариты и ровный звук ее голоса подействовали на Люциуса и Теодора ободряюще: рука священника стала тверже, движения спокойнее, а взгляд уверенней. И пока девушка пела, он, нагретым над свечой острием кинжала, решительно пронзал одну за другой чумные язвины на теле расслабившегося мальчика, тут же, отирая извергавшийся из них гной тряпицами пропитанными смесью из содержимого трех разных флаконов. А покончив с этим, коснулся кинжалом пяти точек на животе больного, из коих выступили крохотные капельки темной крови. Священник необычными пасами провел пламя свечи над каждой из этих алых росинок и, как предписывал ритуал, уронил между ними каплю горячего свечного жира. Живот мальчика несколько раз судорожно сжался от щекочущего жжения, и этими движениями заставил пять кровинок, перетекая по телу больного, чудесным образом и всего лишь на какое-то мгновение слиться в ровные контуры колдовской пентаграммы — ритуал удался!