Дин Кунц - Лицо в зеркале

Чувствуя, что находится в шаге от навязчивой идеи, осознавая, что может мыть и мыть руки, пока не сдерет с них всю кожу, Этан неимоверным усилием воли заставил себя выключить воду, наскоро вытер руки бумажными полотенцами и вышел из туалета.

В лифте он ехал с грустной молодой парой. Они

держались за руки, поддерживая друг друга. «Все у нее будет хорошо», — прошептал мужчина, и женщина кивнула, ее глаза блестели от слез, которые пока ей удавалось сдержать.

Этан вышел на седьмом этаже, а молодая пара поехала на более высокие этажи несчастья.

Дункан «Данни» Уистлер уже три месяца лежал на седьмом этаже, прикованный к постели. Время от времени его переводили в палату интенсивной терапии, расположенную на этом же этаже, а если самочувствие улучшалось, направляли в одну из обычных палат. Последние пять недель, прошедших после очередного кризиса, он лежал в палате 742.

Медсестра-монахиня с добрым ирландским лицом встретилась с Этаном взглядом, улыбнулась и прошла мимо, шелестя длинной рясой.

Монашеский орден, члены которого работали в больнице Госпожи Ангелов, не признавал современные наряды монахинь, которые напоминали униформу стюардесс. Они отдавали предпочтение длинным, до пола, с широкими рукавами рясам и апостольникам на голове.

И рясы были белоснежными, а не черно-белыми, как принято у многих орденов. И когда Этан видел, как сестры-монахини идут по коридорам, скорее, не идут, а плывут, будто призраки, у него возникало ощущение, что больница не просто стоит на земле Лос-Анджелеса, но соединяет этот мир и последующий.

Данни, в определенном смысле, тоже существовал где-то между мирами, с тех пор, как четверо рассерженных мужчин слишком часто засовывали его голову в унитаз и слишком долго держали под водой. Санитары «Скорой помощи» откачали воду из легких Данни, но врачи пока не смогли вывести его из комы.

В палате 742 Этана встретил густой сумрак. На ближайшей у двери кровати лежал старик, без сознания, с подключенным аппаратом искусственного дыхания.

Ближайшая к окну кровать, которую пять недель занимал Данни, пустовала. Свежие, чистые простыни словно светились в сумраке.

Проникающий в палату серый свет, из-за бьющего в стекло дождя, отбрасывал на кровать постоянно движущиеся тени. Казалось, что по ней ползают пауки!

Увидев, что на полочке, которая висела на спинке кровати, нет истории болезни, Этан предположил, что Данни перевели в другую палату или он вновь попал в палату интенсивной терапии.

На сестринском посту седьмого этажа, когда он спросил, где он сможет найти Дункана Уистлера, молоденькая сестра попросила его подождать и по пейджеру вызвала старшую сестру.

С сестрой Джордан, высокой негритянкой с выправкой и манерами армейского сержанта и мягким обволакивающим голосом певицы. Этан уже встречался. Она прибыла к сестринскому посту с известием о том, что Дункан этим утром скончался.

— Я очень сожалею, мистер Трумэн, пыталась связаться с вами по двум телефонам, которые вы мне дали, и оставила сообщения на автоответчике.

— Когда это случилось? — спросил Этан.

— Он умер в двадцать минут одиннадцатого. Я позвонила вам через пятнадцать или двадцать минут.

Приблизительно в десять сорок, когда Этан стоял у двери квартиры Рольфа Райнерда, трясясь от воспоминаний о собственной смерти, прикидываясь, будто ищет несуществующего Джима Брискоу. А сотовый он оставил в «Экспедишн».

— Я знаю, вы не были близки с мистером Уистлером, — но все равно, я уверена, это немалое потрясение. Сожалею, что вы узнали об этом таким вот образом: увидев пустую кровать.

— Тело отвезли вниз, в больничную теплицу? — спросил Этан.

Сестра Джордан взглянула на него с уважением.

— Я понятия не имела, что вы — сотрудник полиции, мистер Трумэн.

На полицейском жаргоне теплицей назывался морг. Все трупы ожидали там посадки в землю.

— Отдел расследования грабежей и убийств, — отмстил он, не став объяснять, что он ушел со службы и почему.

— Мой муж сносил достаточно комплектов формы, чтобы выйти в отставку в марте. Сейчас я работаю по две смены, чтобы не сойти с ума.

Этан понимал, о чем она говорит. Копы очень часто не задумывались, какая опасная у них служба, а в последние месяцы перед выходом на пенсию так нервничали, что горстями пили успокоительные таблетки. А их родные зачастую волновались еще сильнее.

— Врач подписал свидетельство о смерти, — продолжила сестра Джордан, — и мистера Уистлера отправили вниз, в холодную комнату, перед отправкой в морг… только в морг он не попадет, не так ли?

— Теперь это убийство, — ответил Этан. — Управление судебно-медицинского эксперта [8]затребует тело для вскрытия.

— Тогда им позвонят. Наша система не дает сбоев. — Она взглянула на часы: — Но если вас это интересует, они наверняка еще не успели забрать тело.

Путь к мертвым Этан проделал на лифте. Теплица находилась на третьем и самом нижнем подземном этаже, рядом с гаражом машин «Скорой помощи».

При спуске его слух ублажала оркестровая аранжировка старой песни Шерил Кроу. Отсутствие слов выжало из нее оттенки сексуальности, осталась только оболочка-мелодия, в которую завернули другую и не столь вкусную сосиску. В этом катящемся в бездну мире губили всё, даже такую мелочевку, как песня поп-дивы.

Он и Данни, теперь тридцатисемилетние, дружили пятнадцать лет, с пяти до двадцати. Они выросли в приходящем в запустение районе, с домами с облупившейся штукатуркой, в семье каждый был единственным ребенком, так что они сблизились, как братья.

Нищета сплачивала их так же, как эмоциональный и физический стресс жизни под пятой отцов-алкоголиков с дикими приступами ярости. А еще — желание доказать, что даже сыновья пьяниц, бедняки, могут со временем кем-то стать, чего-то достичь.

Последующие семнадцать лет разлуки, в течение которых они разговаривали считанное число раз, притупили у Этана боль потери. Но теперь, учитывая нервотрепку последних часов, на него навалились меланхолические мысли о том, что все могло бы пойти по-другому.

Данни Уистлер оборвал связывающие их узы, примяв решение жить вне закона, хотя Этан в это время уже готовился защищать его. Бедность и жизнь в хаосе, где правил эгоистичный пьяница, вызвали в Этане уважение к самодисциплине, порядку, радостям, которые приносит жизнь, отданная службе другим. У Данни тот же жизненный опыт пробудил страсть к деньгам и власти, дабы более никто не смог указывать ему, что он должен делать, и заставлять жить по правилам, отличным от его собственных.

В ретроспективе различная реакция на аналогичные негативные ситуации проявилась у них еще в подростковом возрасте. Может, дружба слишком долго не позволяла Этану увидеть, что пропасть между ними все расширяется. Он хотел, чтобы его уважали за его достижения. Данни предпочитал уважение, основанное на страхе.