Дин Кунц - Лицо в зеркале

— Колокольчики из машины «Скорой помощи». — У Этана еще не иссякли вопросы. — Все эти игры с…?

Данни улыбается Фрику.

— Каковы правила? Как мы, ангелы, должны вести себя?

— Ангелам нельзя прибегать к прямому воздействию. Они вправе поощрять, вдохновлять, ужасать, уговаривать, советовать и влиять на события всеми средствами, если их составляющие ~ коварство, лживость, введение в заблуждение.

— Видишь, теперь ты знаешь то, что неизвестно большинству людей, — говорит Данни. — Тебе, конечно, известно, что цибет, перед тем как налить во флакончики для духов, выдавливают из анальных желез, но эта информация, пожалуй, поважнее.

Лицо мальчика освещает улыбка, которой может позавидовать его мать-супермодель. И он светится изнутри безо всякой помощи духовных советников.

— Эти люди, которые поднялись из подъездной дорожки и бросились на автомобиль… — В голосе Этана слышится недоумение.

— Образы жертв Молоха, которые я создал из воды и послал ему навстречу, чтобы испугать его, — объясняет Данни.

— Черт, а я это пропустил! — вскрикивает Фрик.

— Более того, мы, ангелы-хранители, не носим белые одежды и не переносимся с места на место так, как это показывают в фильмах. Как мы путешествуем, Фрик?

Мальчик начинает уверенно, но быстро замолкает:

— Вы путешествуете через зеркала, посредством дыма, тумана, дверей…

— Дверей в воде, лестниц из теней, дорог лунного света, — заканчивает за него Данни.

Тут же Фрик добавляет, порывшись в памяти:

— Посредством желания, и надежды, и просто ожидания.

— Хотите напоследок увидеть, что ангелы действительно могут летать?

— Круто, — говорит мальчик.

— Подожди, — останавливает Данни Этан.

— Ждать больше нечего, — отвечает Данни, который только что получил вызов и должен на него откликнуться. — В этом мире мой путь завершен.

— Друг мой, — говорит Этан.

Благодарный за эти два слова, благодарный безмерно, Данни, спасибо могуществу, обретенному им по условиям контракта, превращается в сотни золотистых бабочек, которые грациозно поднимаются в дождь и одна за другой исчезают в ночи, более невидимые для глаз смертных.

Когда Данни материализуется на третьем этаже Палаццо Роспо, в ответ на полученный вызов, Тайфун, качая головой от изумления, выходит из двойных дверей, за которыми находятся апартаменты Ченнинга Манхейма, в северный коридор.

— Дорогой мальчик, ты побывал в этих комнатах?

— Нет, сэр.

— Даже я не могу насладиться такой роскошью. Но, с другой стороны, я постоянно путешествую, живу в основном в отелях, а лучшие из них не могут предложить апартаменты такого уровня.

Из ночи доносится нарастающий вой сирен.

— Мистер Рисковый Янси прислал кавалерию слишком поздно, — говорит Тайфун, — но, я уверен, гостей примут с распростертыми объятьями.

Вместе они идут к главному лифту, дверцы кабины раскрываются при их приближении.

Тайфун, как всегда, учтивый, предлагает Данни войти первым.

Двери закрываются, лифт начинает спускаться.

— Великолепная работа, — говорит Тайфун. — Более того, потрясающая. Как я понимаю, ты достиг всего, на что надеялся, и даже больше.

— Гораздо больше, — признает Данни, ибо, когда они вдвоем, он должен говорить только правду.

Глаза Тайфуна весело поблескивают.

— Ты должен признать, что я скрупулезно выполнял все условия нашего соглашения, фактически допускал самое широкое их толкование.

— Я искренне признателен вам за те возможности, которые вы мне предоставили.

Тайфун отечески похлопывает Данни по плечу.

— Несколько лет, дорогой мальчик, мы думали, что потеряли тебя.

— Такого и близко не было.

— Еще как было, — заверяет его Тайфун. — Ты почти ушел от нас. Я рад, что все разрешилось наилучшим образом.

Тайфун вновь хлопает Данни по плечу, и его тело падает на пол кабины лифта, тогда как душа продолжает стоять в костюме и при галстуке, над трупом у своих ног, но ее бестелесность особенно заметна на фоне безжизненной плоти.

А какое-то время спустя тело исчезает.

— Куда оно подевалось? — спрашивает Данни. Тайфун весело смеется.

— Оно шокирует и поставит в тупик людей в морге больницы Госпожи Ангелов. Голый труп внезапно вернется туда одетым, да еще с деньгами в карманах.

Они достигли первого этажа. Внизу ждут гаражные уровни.

С характерной для него заботой Тайфун спрашивает:

— Дорогой мальчик, ты боишься? — Да.

Он боится, но не в ужасе. В этот момент в бессмертном сердце Данни нет места для ужаса.

Несколько минут тому назад, глядя на Этана и мальчика, сидящих на каменной скамье, зная о любви, которую они испытывают друг к другу, о будущем, которое им предстоит разделить как отцу и сыну, во всех смыслах, за исключением природного родства, Данни испытал самое острое за всю жизнь сожаление. В ночь, когда умерла Ханна, печаль захлестнула его, чуть не убила. Он не только скорбел о ее безвременной кончине, но и сожалел о собственной загубленной жизни. Печаль изменила его, но не полностью, ибо дальше сожаления дело не пошло.

Теперь же, по пути с первого этажа в гараж, его душевная боль — не просто острое сожаление, а угрызения совести, настолько сильные, что чувство вины буквально рвет его на куски. Он весь дрожит, его трясет от осознания, сколько горя принесла другим его загубленная жизнь.

Из памяти выплывают лица, лица мужчин, которых он сломал, лица женщин, с которыми обходился крайне жестоко, лица детей, которых проложенная им тропа привела в мир наркотиков, преступлений, смерти. И хотя лица эти до боли знакомы ему, он видит их словно впервые, видит каждое лицо, каким никогда не видел раньше, видит личностей с надеждами, грезами, потенциалом для добрых дел. В его жизни эти люди были лишь средствами, с помощью которых он добивался поставленных целей, он не считал их людьми, полагал лишь источниками удовольствия или инструментами для выполнения той или иной работы.

С его сердцем происходит фундаментальная трансформация, это уже не жалость к себе, которую он ощутил после смерти Ханны, эти изменения совсем другого порядка. Тогда он печалился, тогда он сожалел, но не испытывал столь яростных угрызений совести и смирения, которое всегда идет следом.

— Дорогой мальчик, я понимаю, как тебе тяжело, — говорит Тайфун, когда они оставляют над собой верхний гаражный уровень. Он имеет в виду ужас, который, по его разумению, сейчас держит Данни мертвой хваткой, но об ужасе нет и речи.

Хватает и угрызений совести, нет слов, способных описать их силу, остроту вызываемой ими душевной боли. Лица наседают на него, лица из его бездарно прожитой жизни, и Данни просит у них прощения, молит о прощении со смирением, которое ему внове, кричит