Шалини Боланд - Тайная мать [litres]

– О’кей.

Вот теперь я точно здорово облажалась. Он уже от меня отдаляется. И зачем только я с ним переспала? Бен такой славный, нельзя его было так обижать. И я запрещаю себе думать о том, как мне было с ним. Как все плохое ушло и забылось в те мгновения, пока мы были вместе. Но это не по правде. Это скоро прошло бы. Вот почему лучше остановить это прямо сейчас, пока все еще не зашло слишком далеко. Жаль только, что он так мне нравится. Если б он нравился мне чуть меньше, я просто наслаждалась бы моментом, и всё. Но я понимаю, что влюбиться в Бена просто, а после Скотта… Разве я могу теперь кому-нибудь доверять? И вообще, Бен скоро поймет, что я такое на самом деле, и потеряет ко мне интерес, а я не могу заставить себя пройти через такое еще раз. У меня просто не хватит сил.

– Прости меня, – говорю я ему.

– И ты меня.

Поворачиваюсь к боссу спиной и иду к двери.

Вечером я выпила совсем немного, так что за руль можно садиться без опаски. Ехать тут всего ничего, на улицах пусто. Вхожу в дом, запираю за собой дверь, поднимаюсь наверх, падаю в постель и сворачиваюсь калачиком. Больше всего мне хочется сейчас перебрать в памяти каждую секунду сегодняшней восхитительной ночи, но я не доверяю себе, боюсь, что сделаю какую-нибудь глупость: например, прыгну в машину и помчусь назад, к Бену.

В 8.00 я уже на пути к Моретти. Непривычно быть на улице в воскресенье так рано утром. Дороги совсем пусты, вокруг темно и холодно. Только я да редкие машины проносятся мимо – может быть, кто-то тоже едет на работу, но скорее люди возвращаются домой после весело проведенной ночи.

Спала я прошлой ночью часа три, не больше, но я слишком устала даже для того, чтобы чувствовать усталость. Мало мне всей этой истории с Фишером, так теперь еще про прошлую ночь буду думать – и у меня заранее сводит желудок, а во рту появляется привкус оскомины. Страшно боюсь увидеть Бена на работе сегодня утром. Господи… До чего я банальна! Нырнула к боссу в постель и тут же раскаялась. Хотя, по правде сказать, я ничуточки не раскаиваюсь, ну просто ни вот столечко. Мне просто страшно думать о том напряжении, которое теперь неминуемо возникнет между нами.

На работе я стараюсь все время находить себе занятия, вкалываю, не поднимая головы, почти без передышки, общаюсь с клиентами, почти не слыша, что они говорят, тружусь, не особенно концентрируясь на том, что именно делаю. Я уже поздоровалась с Джезом, Джанет и Шаназом, студентом колледжа, подрабатывающим у нас в выходные, но Бена нигде не видно. Он явно предпочитает не показываться, и я его не виню.

Я уже почти надумала пойти и позвонить ему в дверь, чтобы попытаться все исправить, но при одной мысли об этом у меня потеют ладони. Нет. Наверное, так станет еще хуже. Лучше оставить пока все как есть, время все расставит по своим местам. Может быть, уже завтра чувство неловкости пройдет. Или нет…

В обед приходит Кэролайн, и я могу уйти. Наверное, надо было поменяться с ней целым днем, но я никогда еще не пропускала ни одного воскресенья на кладбище. Я чувствую, что ходить туда – моя обязанность перед детьми, единственное, что я еще могу сделать для них. Иначе я их как будто предаю, бросаю. Я не смогла сохранить им жизни, но хотя бы могу быть рядом с ними в смерти.

На кладбище все так знакомо, и это меня успокаивает. Слабое зимнее солнце почти не греет, так что я быстро иду по дорожке между могилами. Гравий под моими ногами шуршит, и этот звук мне даже нравится. На кладбище очень тихо – шестьдесят акров могил вперемешку с деревьями и викторианской часовней в центре. Дорожка изрядно петляет, так что до моих крошек, лежащих в тени большого сикомора, я добираюсь минут за двадцать. Я слышала, нам очень повезло, что мы смогли похоронить Сэма рядом с сестренкой. Если, конечно, в таких обстоятельствах вообще можно говорить о везении.

Схожу с дорожки в покрытую инеем траву, где почти из-под самых моих ног взлетает сорока. «Вестник печали». Я внутренне усмехаюсь, но это не веселый смех. Одумавшись, отгоняю невесть откуда взявшуюся грусть и стараюсь быть веселой – ради них. Зачем им каждый день видеть мою несчастную физиономию?

Собираю с могил увядшие подснежники и анютины глазки, которые приносила на прошлой неделе, и меняю их на нарциссы для Лили и пучок яркого барбариса для Сэма – его миниатюрные желтые цветочки звездочками рассыпаются по темно-зеленой листве. Каждую неделю я приношу им что-нибудь новое, причем выбираю цветы не спеша, долго думаю над тем, что бы им понравилось. Напрасная трата времени, знаю; все равно они не видят моих подношений.

Хотя скорее всего я делаю это для себя. Себя утешаю. Каждую неделю во мне борются эти две мысли, и ни одна не одерживает окончательной победы. И помощи ждать неоткуда. Никакие откровения свыше меня не посещают. Просто я каждую неделю прихожу сюда с новыми букетиками в руках и стою с ними над могилами. Может быть, если б со мной был Скотт, все было бы по-другому… Мы разговаривали бы о наших детях. И они оживали бы в наших общих воспоминаниях. Мы вспоминали бы всякие занятные эпизоды из жизни Сэма, гадали, как они играли бы с Лили. Представляли, какими взрослыми они стали бы. Но прихожу всегда только я. Стою над могилами наедине со своими мыслями, стараюсь сохранять позитивный настрой, но каждый раз терплю поражение.

Сажусь на влажную деревянную скамью напротив могильных плит и начинаю вспоминать: Лили, ее личико спящего ангела, и Сэма, его дерзкую усмешку, редкую угрюмость и то, как он беззвучно, истерически хохотал, когда Скотт притворялся щекочущим чудовищем. Я стараюсь не думать о сыне после, о том, каким он был в больничной палате: голова голая, кожа бледная, полупрозрачная, и улыбка с потугами на храбрость. Стараюсь не вспоминать трубки, торчавшие из его тела повсюду, даря ему еще несколько драгоценных недель жизни, но делая его не похожим на себя, как будто им завладел какой-то инопланетный монстр…

Встаю, смаргивая горячие слезы. Мне очень трудно уходить, но слишком больно оставаться. Сегодня я не могу. Не могу заставить себя болтать с ними, как обычно, рассказывать им свои новости: чувствую, как мои мысли все время уходят в какой-то черный штопор. И вместо лиц моих детей мне представляются Фишер и его сын. Прошла всего неделя с тех пор, как Гарри появился в моей кухне. Может быть, завтра, побывав в клинике, я буду лучше представлять себе, что вокруг меня происходит. Может, тогда мне станет спокойнее.

Мысленно я посылаю маленьким существам, лежащим под могильными плитами, свои поцелуи и еще раз вызываю в памяти их лица, прежде чем повернуться к ним спиной и уйти, шурша гравием. Знакомое чувство вины спазмом сводит мне внутренности, когда я оставляю моих дорогих малышей одних еще на неделю.