Миша Хайруллин - Наши тени (СИ)

Проснулся я поздно, в час дня. Из окна лился солнечный свет, который приглушали голубые шторы. Вставать не хотелось, но и продолжать валяться в кровати, пытаясь проспать ещё пару минут, было бессмысленно. Живые часы, данные мне от природы и закалённые в тихих городских буднях, уже били во всю и велели мне поднять себя из горизонтального положения. Я повиновался и свис верхней частью туловища, сидя на кровати. Потёр глаза и начал осматривать комнату. Всё те же полки и бессмысленные вещи наполняли пустой стеллаж. В солнечных лучиках летала пыль, медленно взлетая и падая вниз, блестела. Частички мельчайших волосков и просто сферы этой назойливой, вездесущей субстанции так и норовились влететь в дыхательные пути и что-нибудь там перекрыть, сцепившись в один большой ком.

Я посмотрел на диван, где лежала без движения Харли. Она была укутана серым одеялом и скрывалась от лучей, будучи повёрнутой к стенке. Ничто не мешало её сладкому сну, лишь пыль летала и кружила свой танец. Прислушавшись, я понял, что проснулся первым, и приподнялся с кровати, перевалившись на ноги. Тихий скрип нарушил тишину. С кровати Харли послышался тяжёлый выдох.

— Не проснулась, — прошептал я.

В голову мне пришла мысль наконец привести себя в порядок и выстирать грязное бельё. Я закинул на себя рюкзак и прошёл в ванную комнату в одних шортах, щёлкнув дверным замком. Расстегнул рюкзак и начал доставать всё, что мне нужно. Вот грязная футболка, майка. А вот и зубная щётка с пастой, да ещё и новые! Видимо, компания, обеспечившая мне прерванную поездку, предчувствовала сей инцидент. На упаковке пасты я прочитал что-то на иностранном, но в глаза мне бросилась огромная надпись:

«Ultra concentration: +200 %».

Смысл я уловил, но к чему нужно было делать такую концентрацию вещества — я не понимал. Тюбик был чуть меньше обыкновенного, но не настолько, чтобы увеличивать концентрацию в три раза. Может, я просто ещё не зарабатывал, как все обычные люди. Экономии-то в три раза больше!

Я вычистил зубы и сплюнул пену в раковину, смыв всё это. Во рту было очень свежо и приятно, будто выпил прохладного морса. Также я не забыл и про рану. Отодрав повязку с кусочками сохлой алой плоти, я наложил новую. Иначе вода бы парализовала болью всё моё тело, влившись в щели раны.

— Осталось самое простое — выстирать вещи, да и себя заодно, — подумал вслух я и бросил вещи в тазик, который тщательно промыл перед этим тряпкой и мылом.

Я наполнил таз водой и поплескал в нём руками. Убрал его в сторону, а сам начал мыться в душе. Я размышлял о вчерашнем дне и том существе, которое без особых эмоций расправилось с людьми. В каком-то смысле оно помогло нам. Кто знает, может, мы бы вообще не выжили в схватке с выжившими. Да и патронов у меня было немного.

Всё стекло кабинки из прозрачно-кристального превратилось в матовое, за дверцей расплывалось. Тёплая вода стала остывать, и я понял, что системе водоснабжения нужно время. Пришлось прервать все мои раздумья и выйти из тёплой, заполненной паром, кабинки. От этого настроение моё изменилось. И далеко не в лучшую сторону. Отжав вещи от мыльной воды и слегка прополоснув бельё, я повесил всё на небольшую сушилку, уже почти переполненную чужими вещами и тряпками. Розовые, синие, зелёные, красные ткани создавали интересную радужную картину. Мне припомнилась одна выставка современного искусства, на которую я пошёл под предлогом «могу себе позволить».

Различного рода картины с линиями, кружочками, палочками будоражили воображение богатых ценителей. Я не понимал их. Ни художников, ни посетителей, восхвалявших имена авторов за «глубокий» смысл. Дальше становилось всё интереснее и тупее. Скульптуры из проволок, перевёрнутая мебель и даже унитаз, в котором забились чьи-то грязные вещи. «Какая мерзость, какая нелепость», — думал я. «Какой смысл, какая душевность!» — думали все. Но самым громким посетителем в выставке была картина, не имевшая ничего на своём холсте. Она, пожалуй, переплюнула даже кусок провода с резистором и жёлтым светодиодом, воткнутым в картошку. Это был просто обнажённый холст, с еле видным пятном от подсолнечного масла, которое пролила случайно жена «индивидуума», за что и была вознаграждена парой-сотней тысяч казённых деньжат.

Я вышел из комнаты, слегка покрытый лёгким пеленом пара, в последнем комплекте чистой одежды. Прислушался. Из комнаты доносился тихий свист уличного ветра. Редкий храп Болди. Я не любил, когда меня будят, поэтому и других никогда не будил. Впрочем, некого было. Я прикрыл дверь, ведущую в комнату, вошёл на кухню, залил в чайник прохладной воды и нажал на красную кнопку.

— Интересно, а что ещё у них есть?

Я начал рыться в шкафчиках, двигая дверцами в разные стороны. Ни одна не скрипнула. Большинство мест было пусто, только грязные банки вносили разнообразия в процесс. А чайник вскипал, разогревался для финальной песни. Я думал, что дверь, которую я закрыл, подавит шум. Я ошибался, но пока не осознавал этого. Наконец чайник запел, засвистел. Лампочка погасла, щелкнула кнопка. Стихло.

Я заварил кофе покрепче, дабы скорее протрезветь от вчерашнего кошмара, что укутал меня холодной ночью. Чашка быстро нагрелась, и я еле донёс её до стола. Достал остатки печенья, шоколадку и принялся есть.

Мне вспомнился один день в кафе, которое я посетил со своей подругой. Её звали Майли, но я называл её просто Милли, ввиду её небольшого роста, еле доходившего до моей груди. Для своего имени она была очень живой, смышлёной, любопытной, часто смеялась и интересовалась, о чём я думаю. Я не думал в эти моменты, её дружелюбие очаровывало меня, заставляло снова и снова разглядывать её короткие, вьющиеся, тёмные волосы, зелёные, почти изумрудные глаза и милые губки, часто сомкнутые и изгибающиеся в улыбку. В тот день мы с Милли зашли в одно кафе, просто ради того, чтобы обговорить наши планы на лето. У неё — идеи, у меня — финансы. Всё честно. Но вместо пары минут и чашки кофе мы просидели чуть ли не допоздна.

Конечно, Милли, как и любая девушка, очень любила сладкое. Впрочем, тут сходств у нас хватало. Она так же не любила горькое, кислое. Зато шоколад мы ели одинаковый. Порой, одну общую плитку делили поровну, потому что нужных нам не оставалось в ассортименте.

Мы часто гуляли в городском парке. Жёлтая листва колыхалась на деревьях, падала и кружилась вокруг наших ног. Разговаривали мы о самом личном, откровенном. Её улыбка заставляла меня верить, продолжать делать даже то, чего я не хотел, и я знал, что она делает это не умышленно. Такая у неё природа. Осенняя, откровенная, может, слегка грустная, и в то же время весёлая. В парке мы часто сидели на лавочке под старым деревом. С него почти не сыпались листья. Милли любила класть свою голову мне на плечо и читать вслух самые разные стихи несмертных поэтов. И я любил слушать её чарующий голос, греться теплом её души.