Евгений Башкарев - Дедушка, не спи!

От услышанного я остолбенел. Я не мог представить, что такое способно произойти в нашей роте.

— И сколько это продолжалось?

Рома пожал плечами.

— Мишане хватило. И мне бы хватило, — он кивнул на разломанную дверь. — Они начали бухать у меня в кубрике, потом кубрик стал тесен, и они решили попасть в комнату отдыха. Ключи писарь забрал. Его вызванивали, но Серега точно жопой чуял. Не ответил. Тогда они решили вскрыть комнату отдыха самостоятельно. Быстро не получилось, но какие могут быть проблемы, когда в твоей команде Тупица… — он понизил голос до шепота, опасаясь, что кто-то мог нас подслушивать. — Макс Таранов. С четвертой попытки он снес ее, сломав себе руку. Макс был настолько пьян, что этого даже не почувствовал и веселье продолжилось.

— Где он сейчас?

— В больнице. Та блевотина на стене — его наследие. У него крышу полностью снесло. Хорошо, что без скорой помощи обошлось.

Я выдохнул.

— Не знаю, что было в комнате отдыха. Сам знаешь, где находится мой кубрик. От него досюда сто метров пешего пути. Я не выходил за дверь. Саня Мирошнеченко сказал, что девка, которая раздевалась перед Мишаней, совсем разошлась, и парни решили ее оприходовать. Зачем добру пропадать? Так Мирош сказал.

— Не сомневаюсь.

— Бах и Коля выгнали меня из кубрика, и около часа я просидел у Миши. Девка у них была красивая, длинноногая. Где они таких находят, ума не приложу. В общем, они были в кубрике с ней, а я сидел у тебя. Пока Бах и Коля развлекались, остальные ребята бухали и смотрели фильмы с другими девчонками. Врубили какую-то порнуху на всю громкость. Экономы с первого этажа слышали, что они смотрели! — тут Рома хохотнул. — Гулянка вошла в стадию полнейшего беспредела.

— Во сколько закончилось веселье?

— Они орали всю ночь. Я надеялся, что хоть дежурный по академии их успокоит. Но он так и не появился.

— Жесть!

— Часа в три ночи все стихло, я уже думал возвращаться назад, и тут Тупица-Макс напомнил о себе. Начиная от туалета, он стал бить во всех кубриках стекла. Саня сказал, что у него заболела рука. Он в тот момент еще не знал, что она сломана, и стал бить стекла, чтобы погасить боль. Вроде как от окна к окну рука успокаивалась. И так он бил и бил, потом стал блевать. Бах облил его холодной водой и притащил в кубрик. Говорят, рука у него уже была синей, как баклажан. В кубрике Макса вырубило. Я спал на твоей кровати, извини. В свой кубрик я возвращаться побоялся. Сам понимаешь, Бах и Коля… этим все сказано.

Я покачал головой, совершенно не думая о своей кровати. История будоражила до костей.

— Под утро кому-то в голову пришла мысль поиграться со стеклянными бутылками из-под пива. Жаль ты уже не увидишь следов.

— Почему же? Стены угашены. Я все прекрасно видел.

— Ты не видел осколков. Дневальные вымели ведер десять.

— Они били друг друга по голове?

— Если бы! Смотрел фильм «Разборки в Бронксе» С Джеки Чаном? Там есть эпизод, когда уличные бандиты наматывают на биты тряпки, ставят бутылочки в ряд и… бьют по ним. Точно в гольф играют.

Я смотрел этот фильм, и до меня быстро дошло, о чем говорил Рома.

— Только фильм — это фильм, а реальность — это реальность. Короче, бутылку не так легко ударить битой, чтобы она не разбилась. Сколько не пытался Коля Розякин подсечь, бутылка разбивалась о биту прежде, чем долетала до стены. У Баха получилось раза два. Но он бил по донышку. В общем, вскоре, ребятам все надоело, и они стали швырять бутылки руками.

— Ужас!

— Концерт! Хорошо, что никого не зарезали!

— А с девками что было?

— Ничего. Милицию никто не вызывал, потому что это пятно на репутации академии. Решили оставить все в рамках. Наказать так, как считают нужным. Дисциплинарная комиссия и все такое. Потом они решат.

— Они решат, — пробормотал я, но не поверил.

Рома понял меня.

— Я пойду. Меня, как свидетеля заставляют давать показания.

— Ага, иди, — я подошел к разбитому окну и выглянул на улицу.

Ветер мел снег. Несколько курсантов тащили мусор и сломанные ветки.

— Пиши свои показания.

Я вернулся в кубрик и разогрел чай. Глянув на Мишу, мне представилась картина, как Коля Розякин заводит пьяную девчонку в кубрик и заставляет ее раздеваться. Тем временем Миша вжимается в угол, где несколько месяцев назад пытался укрыться от Олега. Девушка раздевается, Коля поет песни, Таранов и Гоголевских пытаются содрать с Миши штаны. Какой-нибудь Шашлыков снимает все это на видео.

— Эй, ты не спишь?

— Нет, — ответил Миша, уткнувшись в подушку.

— Повернись.

Он повернулся, и теперь устремил свой прямой недоверчивый взор на противоположную стену.

— Знаешь… это не так плохо, что ты увидел, — сказал я. — Мне бы на такое посмотреть, а то я за свои восемнадцать…

Миша судорожно глотнул, будто увидел ужасное воспоминание.

— Это же была шутка? Мишаня. Это была всего лишь шутка. Они же тебя не били?

— Не били, — ответил он.

— Так, почему ты такой?

— Какой?

— Несговорчивый. Как будто жалеешь о чем-то.

— Нет, все в порядке.

— Раз все в порядке, тогда скажи мне, ты хотел бы еще раз глянуть на ту девчонку?

— Нет.

— Почему?

— Так как сегодня, — уточнил Миша, — нет.

Я усмехнулся.

— А что было не так?

— Все.

Я стал пить чай, наблюдая, как на подоконнике хохляться голуби. Под крышами корпусов академии жили десятки голубей. Большая часть из них искала пропитание в столовой, меньшая часть — здесь, под окнами, где жили курсанты.

— Глянь туда, — я указал ему на окно.

Три птицы разместились точно напротив меня, и заглядывали в кубрик.

— У нас есть хлеб?

— В столе.

— Пойдем, покормим их, хватит лежать!

Я взял хлеб и вышел на балкон. Голуби тут же оживились.

— Мишаня! — я раскрошил хлеб и бросил на карниз.

Не так давно я узнал одну занимательную штуку. Поднять настроение за счет силы воли получается не всегда. Нужно что-то, что сделает эту работу за тебя и будет отличаться простотой и доступностью. На основании этого я сделал для себя удивительное открытие. Уличные голуби рассеивают душевный мрак едва ли не лучше всех на свете. Я ничего не придумывал и просто бросал им хлеб. Глядя на то, как они склевывали крошки, толкали друг друга, скользили по жестяному подоконнику, я начинал радоваться жизни. Голуби казались мне неуклюжими и смешными.

— Иди, скорее! — воскликнул я. — Смотри, что происходит!

Миша вышел на балкон через минуту. Серый, грустный и молчаливый.

— Возьми хлеб! Там остался еще.

Он взял хлеб, который за ночь подсох и превратился в сухарь, разломил его на два куска и протянул мне.

— Нет, дружбан, — перевел я. — Только сам! Бросай!

Миша резко вытянул руку, и птицы вспорхнули с карниза.