Евгений Башкарев - Дедушка, не спи!

Основной отличительной чертой курсанта в наряде от свободного счастливого человека была повязка на рукаве. Если я видел курсанта с красной повязкой, без сомнения, он учился на первом или втором курсе. Вид у него был соответствующий. Замученный, не выспавшийся, испуганный и растерянный. Иногда он даже с трудом понимал, куда идет.

Помимо красной повязки существовала еще и синяя. Синюю доверяли дежурным по роте и корпусам. Толку от нее было не больше, чем от красной, но на первом курсе, когда многие правила мы придумывали себе сами, синяя повязка давала шанс приказывать. А значит — ничего не делать. Не убирать гальюн, не чистить мусорные баки, не мыть полы, не стоять вахту. Не делать ничего, что входило в ассортимент неудачника.

На первом курсе синяя повязка была вроде защитного тотема, но и то время длилось недолго. Скоро все поняли, что в каком бы обличие ты не попал в наряд — это всегда плохо.

Уже с первой недели в академии избавляться от нарядов любыми возможными способами — стало принципом выживания. Одни не хотели стоять вахту, потому что это мешало нормальному препровождению суток. Другие боялись пропускать занятия, третьи хотели казаться выше остальных. От нарядов никого не освобождали просто так. Любой, кто удосуживался привилегии, имел какой-то вес, а, следовательно, от него что-то зависело. Таких халявщиков набиралась половина роты. Все что оставалось другой половине, стоять наряды за тех, кто это делать отказывался.

Надо заметить, что распорядок дня в морской академии имел отличия от распорядка дня в обычных гражданских институтах. Рабочий день у курсантов стартовал в шесть тридцать утра с зарядки. Чтобы разбудить людей вовремя, дневальный по роте начинал выколачивать двери всех кубриков заблаговременно до положенных шести тридцати. А так как в кубрике проживало всего четыре человека, а в роте нас было сто двадцать, несложно представить, какой путь преодолевал суточный наряд, чтобы разбудить всех. А особенно тех, кто просыпаться не особо хотел.

В моем кубрике имелись ребята, совершенно не переносившие утро. Олег и Игорь являлись коренными жителями Новороссийска, привыкшими к шуму, веселью и длительному ночному бодрствованию. Нежелание кому-либо подчиняться я почувствовал с начала знакомства, настолько они были упрямые и самоуверенные. Чуть позже время начало проявлять их качества, и я в этом еще раз убедился.

Так как они быстро стали первыми друзьями старшин роты, и притягивали к себе весь смазливый контингент курсантов, мы были вынуждены мириться со многими вещами. Вечерние посиделки, которые устраивали их друзья после отбоя, затягивались до середины ночи. Не спал никто. Они обсуждали события прошедшего дня, разговаривая и смеясь так громко, что за стенами не могли заснуть даже соседи, а мы, уткнувшись подушками с больными уставшими головами, внимали их истории. Ребята считали, что чем дольше гудеть ночью, тем крепче будет остаток сна перед зарядкой. Когда друзья покидали кубрик, Олег и Игорь засыпали, как ударенные. В чем-то они были правы, рассуждая на тему сна, но я сомневался, что за три-четыре часа они высыпались перед рабочим днем.

В середине сентября началась учеба, и стало чуточку легче.

Легче стало еще и потому, что произошло расслоение. Местные и иногородние разделились. Олег и Игорь жили в городе и день через день после вечерней проверки убегали домой. Мы с Мишей оставались одни, и кубрик словно обретал новую жизнь. Друзья наших товарищей стали приходить реже, и сон по ночам удлинился. Словом, случилось то, что мы так долго ждали. Пришла свобода. Хотя свобода являлась только по ночам и на ограниченный промежуток времени, рота словно выдохнула.

Иногда я задумывался, почему в казарме становится так спокойно без местных? Можно было вспомнить о многих почему, но ответ все равно будет один. Местные не считали казарму своим домом. Ведь их личных вещей здесь нет. Их дом в городе, и они по-прежнему воспринимали роту, как детский лагерь, где можно орать, громить и веселится. Здесь можно все, только делать это приходилось в секрете от командира роты.

Да, здесь было не скучно. Но не для всех. И уж точно не для тех, кто стоял в нарядах. А так как в основном вовлеченными в это являлись иногородние, местным становилось только веселее.

У Миши с детства был дефект речи, из-за которого он боялся говорить с людьми. Он заикался, и это носило особую внутреннюю сложность для него самого.

Как-то раз, еще в начале сентября, в разгар оргпериода, я зашел в кубрик и стал свидетелем сцены, где Олег и Игорь пробовали себя в роле Миши. Игорь сидел на стуле напротив, а Олег занял место на Мишиной кровати, плотно прижав того к стенке.

— Ведь м-м-м-ы друзья, — тянул Игорь, шлепая губами. — М-м-м-ы одн-н-а ком-м-м-м-анда! Ты что, не с нами?

— С в-вами, — с испугу отвечал мальчишка.

Когда Миша волновался, его речь приобретала жуткий оттенок. Самые плохие стороны накладывались друг на друга, создавая такой резонанс, что он просто не мог думать. В результате, он часто отвечал невпопад. Ребят это забавляло, и они, перековеркивая его говор, гнули свою линию.

— С на-а-а-ми? — квакал Олег. Голос его был на редкость высокий и грубый.

Игорь внимательно следил за ними с соседней кровати. Если он над кем-то потешался, это никогда не отражалось на его лице. Игорь с самого начала предстал передо мной наиболее безжалостным эгоистом роты. Поначалу его надменность проявлялась лишь в насмешках. Позднее насмешки превратились в упреки, и я понял, с кем имею дело.

— Мишаня, — он плотно сжал губы и глянул на Мишу так укоризненно, будто пытался уличить во лжи. — Мы же без тебя никак. Ты точно не убежишь от нас?

— Не убе-г-г-гу, — ответил Миша.

Зубы его застучали, и Олег занялся дурацким смехом. Смеялся он опять громко и отвратительно, и если бы у нас на окнах стояли цветы, они бы завяли, не дождавшись следующего залпа ужасного звука.

— Не убе-Г-Г-Гу, — повторил Олег. — А почему ты так говоришь, «убе-Г-Г-Гу»?

Миша потер лоб.

— Не прикапывайся к пацану, — кинул ему Игорь. — Мишаня хороший. Да, Мишаня? Ты же хороший?

— Д-д-д-а, — ответил Миша.

— Мишаня, а у тебя девушка есть? — Игорь наклонился к нему, будто хотел, чтобы Миша ответил ему на ухо.

— Че в-в-вы ко мне прика-ап-а-ались, — он заерзал на кровати, но Олег еще плотнее прижал его к стене.

— Мишань, ну? У тебя девочка есть?

— Н-н-е.

— Ннн-е-е! — передразнил его Олег.

— А почему?

— Нн-е знаю, — лицо Миши залилось краской.

Я чувствовал, как тени ребят медленно повисли над моим другом. Что-то неравноправное между ними уже началось.

— Ну, мы ж команда, Мишань. Мы тебя выручим! Не боись! Если мы тебе девочку приведем, ты ее тут загнешь?