Стасс Бабицкий - Адские кущи

Маслов долго молчал, опустив голову. Потом прохрипел:

– Как вы узнали, к кому из трех я приду?

– Так это же черным по белому записано в тетрадках у барышень. В каждом четверостишии спрятана шифровка.

– И вы сумели их разгадать?

– Помилуйте, да что же тут сложного?! Из первой строчки берем первую букву, из второй – вторую и так далее. Ребенок и тот догадается. Если читать по диагонали, получится, что одной вы написали «ЖИВИ», другой – «ЛЮБИ», а третьей…

– «УМРИ», – выдохнул поэт.

– Стало быть, вам известно про болезнь Эльзы, которую она скрывает от всех, – кивнул Мармеладов. – Я случайно заметил, что девушка бледнеет от разговоров о чахотке. Позднее присмотрелся… Она кашляет в платок, а потом с опаской заглядывает – нет ли крови. Но у вас отношения куда более доверительные, Эльза сообщила и страшный диагноз, и срок, отмеренный докторами. Отсюда ваше пожелание: живи! Трогательно и печально, как и принято у символистов. Дальше еще проще объяснить. Выбор Татьяны вы не одобряете, но поделать ничего не можете: она так сильно влюблена, что не хочет замечать даже явных изъянов своего жениха. Пускай любит, решили вы. Рано или поздно прозреет. Разочаруется. Тогда, глядишь, новое стихотворение сочинится. А Раису вы приговорили к смерти за то, что отдала руку и сердце презренному юнкеру… Все-таки вы безмерно талантливы, Валерий. Три шифровки сочинили за пять минут.

– За четыре с половиной! – возмущенно поправил юноша.

– Ах, да… Для вас и вправду важны эти рекорды? – сыщик прищурился, пытаясь разглядеть в предрассветной мгле лицо юноши. – Знаете, Маслов, вы так часто любовались собой в зеркалах, отыскивая все новые доказательства собственной божественности, что сами не заметили, как превратились в Люцифера.

Поэт обиженно засопел, и дернул руками, пытаясь освободиться. Веревка держала крепко.

– Думаете, вы все обо мне знаете, господин соглядатай? Дудки! Я совсем не такой, каким вы меня рисуете. Я хочу людям помогать. Этой весной я бродил по окрестным деревням, беседовал с крестьянами, играл с их детьми. Я понял, что мне хочется сбежать из шумной Москвы, из этого душного университета. Хочется уйти к народу и стать сельским учителем.

– Но прежде вы решили удавить несчастную девушку, – скептически заметил Мармеладов.

– Она была моей музой! – яростно шептал юноша. – Вдохновляла на самые прекрасные стихи. А Постников… Он ведь хуже меня! Ему нужна жена-служанка, которая будет кормить сытными обедами и нарожает кучу детей. И что же предпочла эта дуреха?!

– Счастье. Спокойное тихое счастье. Вы ставите поэзию выше всяких иных идеалов, хотя это очень эгоистично. А для Раисы важнее те самые обеды, дети и прогулки…

– Но ведь и мы бы с ней гуляли! Каждый вечер, при луне.

– Опять вы за свое! Сплю днем, гуляю при луне, рифмую – где б ни оказаться… А она мечтает гулять воскресным утром, в парке у фонтана, и чтобы все прохожие непременно любовались ее статным мужем и нарядными детьми.

– Господи! Да кто станет мечтать о такой… пошлости?!

– Девочка-сиротка, с юных лет живущая в пансионе, уставшая от вечных придирок классных дам… Судя по цвету платья 3 3 В московских институтах благородных девиц были разные форменные цвета: в Екатерининском ученицы одевались в синие, а в Александровском – в темно-коричневые платья. , Раиса училась в Александровском институте благородных девиц. Туда, в отличие от Екатерининского, берут только детей мещан, оставшихся без родителей. И порядки там куда строже. Для любой выпускницы этого заведения, тихая семейная жизнь всегда будет главным идеалом. Но вы этого не поймете… Вы слишком погружены в собственные страдания.

– Да! Да, я страдаю, – по лицу поэта текли слезы, он согнулся в три погибели, пытаясь утереть их рукавом. – В последние дни я только и представлял, как сижу в кафе, а они идут по улице рука об руку и смеются. Мне снятся кошмары: вот я гуляю в городском саду, любимом саду, который прежде казался мне раем, и вдруг встречаю Раису с ее проклятым мужем. Позади неторопливо шествует бонна с двумя детьми, а за ними бежит смешная кривоногая собачка… И все они радуются жизни! В такие минуты моя душа умирает, а райский сад превращается в адские кущи. Я не могу… Не хочу стать невольным свидетелем ее счастья с другим. Я не переживу этого!

– Понимаю. Вот это как раз прекрасно понимаю. Но зачем убивать? Уезжайте в путешествие по Европе. Новые впечатления, новые влюбленности. Или отриньте городскую суету и бегите в деревню, как и хотели.

– Бесполезно, – всхлипнул поэт. – Пока она жива, эти картинки всегда будут всплывать перед глазами. У меня слишком богатое воображение.

Мармеладов пружинистой походкой прошелся по балкону – три шага вперед, три шага назад. Резко повернулся к юноше.

– Воображение, говорите? Тогда представьте, что вы уже задушили Раису.

Поэт глухо вскрикнул и задрожал всем телом.

– С этого мгновения жизнь ваша изменится бесповоротно. Представьте суд со скучающими клерками, которым наплевать на вашу поэзию. Грязный пол вагона, везущего вас в Сибирь. Каторгу, где придется валить лес и обтесывать камни. Вонючий барак, баланду из гнилой капусты, вшей и клопов…

Маслов кусал губы, чтобы не застонать, а сыщик развязал морской узел, освобождая поэта от пут, и притянул его к оконному стеклу.

– Представьте, что эта молодая красавица лежит не на кровати, а в гробу. Бездыханное тело опускают в неглубокую могилу, забрасывают липкими комьями земли… Представьте, как черви пробираются через неприметные щели, падают на это прекрасное лицо, заползают в глаза, в ноздри, в уголки этих нежных губ…

– Хватит! П-п-прекратите!!!

– Думаете, эти жуткие картины вымарают из головы солнечную пастораль, которая сейчас вызывает у вас бешенство?! Как бы не так. Спустя десять, двадцать, тридцать лет после убийства, вы будете все так же четко видеть Раису, шагающую по городскому саду с мужем, детьми и забавной собачкой. Но при этом вы каждый раз будете казнить себя и повторять: «Боже, что я натворил…»

– Остановите эту пытку! – поэт отшатнулся и зажал уши ладонями, чтобы ничего не слышать – Вы убедили меня. Я не смогу… Не посмею убить ту, которую люблю!

Мармеладов несколько минут наблюдал, как поэт размазывает слезы по щекам.

– Самое страшное, что вы и сейчас врете, – вздохнул сыщик. – Про любовь, про муки и страдания. Это все на поверхности, для примитивной публики. Той, что воспринимает поэзию буквально. Но вы же сами говорили: вершина символизма – пучок смыслов, которые придется разгадывать читателям. А вам очень хочется на вершину. Вы завидуете гению Верлена, Рембо, Малларме, отсюда стремление превратить всю свою жизнь в некий поэтический манифест. Разумеется, вы знакомы с биографиями проклятых поэтов и знаете, что самые лучшие стихи они сочинили после того, как схоронили дорогих сердцу людей… И вы решили, что убийство Раисы раскроет в вас новые эмоциональные глубины? Хотели зачерпнуть больше образов для новых шедевров?