Андерс Рослунд - Сделано в Швеции-2. Брат за брата

В это самое время у них над головами заключенные направлялись на дневные работы. Кто-то – в мастерскую, кто-то – на небольшую фабрику, сортировать зеленые и красные кубики или шурупы.

Вот этим он и занимался. День за днем, неделя за неделей – все пять первых лет попеременно в Кумле и Халле, шведских тюрьмах для особо опасных, и последний год – в Эстерокере. В компании убийц, киллеров, наркоторговцев и грабителей он сортировал кубики. Пока не наставал вечер, час, когда заключенных запирают по камерам. Тогда он читал. Сначала – материалы дела, с которым работало обвинение: отдельно – предварительные расследования по каждому ограблению и каждому угону машин, отдельно – по бомбе на Центральном вокзале Стокгольма, отдельно по тому, что квалифицировали как шантаж полицейских властей . Шесть тысяч страниц ходульного полицейского текста. Наконец он выучил наизусть допросы и перечень доказательств и перешел к чтению книг. В его случае чтение и сортировка кубиков были одним и тем же – попыткой не дать мозгам делать то, что в противном случае он делал всегда: думать о времени. Ведь он всегда знал время. До секунды. Часы тикали у него внутри. Но взаперти, в первый раз без дней и времен года, ни одна из этих проклятых секунд не навестила его.

Следующая железная дверь.

Еще несколько взглядов на камеры; жужжание, щелчок.

И они продолжили идти по подземному ходу, который впадает в свободу, ведет в ту область мира, где время движется вперед.

Теперь он снова вольется в этот мир. Станет его частью. Сможет чувствовать секунды и вдохи. Он знал, что сделает, пройдя через большие решетчатые ворота в стене.

Вернет себе кое-что.

Вернет себе то, чего не существует.

Еще одна дверь. Но эта – прямо в бетонной стене, она не ведет дальше, вверх по лестнице, ею не управляют с центральной вахты. Это – дверь в хранилище личных вещей. Джутовые мешки, наваленные кучей и пахнущие земляным подвалом, – для тех, кто сел ненадолго; картонные коробки с от руки заполненными этикетками с именами – для тех, кто сидит долго, чей единственный дом – исправительное учреждение Эстерокер.

– Дувняк?

– Да.

– Твое имущество – дальше, левая стена.

Символический дембель. Найти чертову коробку среди сотен других, распаковать ушедшее время, путь назад, ко дню, который держит тебя. Вот. 0338 Дувняк. Он сорвал серебристый скотч, отогнул края картонки.

Сверху лежали часы, которые были тогда на нем – четверть пятого, батарейка давным-давно села. Он застегнул их на правом запястье. Потом – кошелек, пара мятых сотен в одном отделении и просроченные водительские права в другом. Так планировалось последнее из ограблений: обычная семья за день до Рождества едет на машине, полной подарков, к родственникам, отмечать праздник. В дело вмешались вьюга и кювет. И – легавый по имени Джон Бронкс.

И вот в глубине вороха одежды – джинсы. Грязные, все еще пахнущие илом озерца, в которое он провалился, когда в разгар бурана проломился лед.

Запах неудачи.

– Можете выкинуть это дерьмо. Есть новые.

Он бросил джинсы назад, на дно коробки, на такие же дурно пахнущие свитер, трусы, носки, ботинки и подождал, пока один из охранников пороется в другой куче посреди подвала.

– Вот.

Пластиковый пакет описал дугу через комнату, Лео поймал его, вытряхнул. Одежда, которую мама принесла в свое последнее посещение. Он сорвал с себя мерзкий тюремный наряд; шесть лет упали на пол.

– Я видел, там вся семья собралась.

Охранник, бросивший ему пакет с одеждой, – один из немногих, с которыми можно перекинуться словечком, когда никто не смотрит.

– Так и бывает между братьями. Особенно моими.

– Вы ведь… какое-то время не виделись?

– Два года. Им теперь почти столько же, сколько мне. В тюрьме мы не становимся старше.

– Тогда они избежали худшего. Двое из троих. Понимаешь? Двое из троих оказываются в тюрьме всего через пару месяцев. Частота рецидивов, сам знаешь. Сделай милость, не попади в эту статистику.

Новые джинсы, носки, трусы. Чистая рубашка. Легкая ветровка, черные «рибок». Каждая вещь – того размера, какой у него был, когда он сел.

Лестница наверх, к центральной вахте. И последняя дверь. Он покосился на «стакан», где женщина в полицейской форме пристраивалась поудобнее на конторском стуле, в обрамлении маленьких четырехугольных мониторов, громоздящихся от пола до потолка – черно-белые изображения, трансляция с шестидесяти четырех камер. Заключенный по имени Лео Дувняк больше не был объектом наблюдения ни одной из них.

Еще несколько метров.

К серой, мерзкой, семиметровой высоты бетонной стене. К тем, кто стоит по ту сторону и ждет. Объятия – тело уже ощущает их. Крепкие горячие объятия. Так они всегда встречали друг друга. Его братья, Феликс и Винсент.

Шесть лет в этом мире.

Дорога на свободу, к семье, что пришла к тому, кто пока еще в тюрьме.

Он сделал еще несколько шагов. Что-то не так.

Феликс – вот он, посредине, словно пограничник между двумя островами, они столько лет не виделись, но это он – темные волосы, широкие плечи. А слева от него – рыжевато-светлые волосы немного поседели, чуть согнулась, мама, в пальто, похожем на другие ее пальто. Но по другую сторону от Феликса, справа, серый костюм, даже отглаженный… отец? Какого черта он здесь делает? А Винсент – почему Винсента здесь нет?

Ворота широко раскрылись, их негромкий скрип прекратился; они снова начали закрываться, когда он сделал первые шаги за ограду, повернувшись спиной к тому, что оставлял навсегда.

Сначала обнять маму. Какая же она маленькая в его объятиях.

– Мамочка, спасибо за одежду.

– Как я рада, Лео, просто безумно рада, что ты здесь.

Они постояли обнявшись. Обниматься на свободе – совсем другое чувство. Теперь не только она отдавала силу; теперь он тоже отдавал силу.

Потом – Феликс.

– Как же я рад!

Медвежьи объятия. Как всегда.

– Я тоже, братишка.

Потом… Лео повернулся раз, другой, поискал взглядом на парковке.

– А Винсент где?

– Он… работает. Не смог выбраться.

– Шесть лет, Феликс, и – не смог выбраться ?

– Какой-то сложный клиент. Сам знаешь, как это бывает.

Остался еще один. Отец. Стоит, протянув вперед руки. Он, никогда никого не обнимавший, увидел, как это делают другие.

– Лео, сынок.

– Ты? Вот не думал… что ты приедешь.

Руки – все так же протянуты.

Иван сделал последний шаг и обнял его.

– Если смог измениться я, Лео, сможешь измениться и ты.

Объятия через силу. Отец прошептал эти слова. И сказал еще раз, громче.

– Если смог измениться я, то сможешь и ты.

– Папа, что за чушь ты несешь?

Две вытянутые руки обернулись двумя поднятыми вверх пальцами.