Джон Рикардс - Уинтер-Энд

— А вы были?

Он хмыкает:

— Вы все еще ищете мотив, мистер Рурк? Закидываете приманку то туда, то сюда. Вы напоминаете мне мальчика, удящего — под присмотром любимого папочки — рыбу на озере Клэй.

— Перестаньте молоть чушь, Николас, и отвечайте на вопросы, черт бы вас побрал, — говорю я сквозь стиснутые зубы. — Расскажите о том, что произошло пятнадцатого. Где вы захватили Анджелу? На каком из участков Мэйсон-Вудса мы сможем найти ее одежду?

— Это становится утомительным, мистер Рурк.

— Возможно, но, если вы не начнете отвечать на мои вопросы, я брошу это дело и вернусь в Бостон, а вы сядете в тюрьму за убийство, на чем наше расследование и закончится. Вы этого хотите?

Николас вздыхает:

— Я хорошо понимаю ваше разочарование, однако мне нужно, чтобы вы довели это дело до конца. Так что отпустить вас я пока не могу.

Следующий вопрос я задаю несмотря на то, что уже знаю, каким будет ответ:

— Вы это о чем?

— Все, что здесь произошло, произошло потому, что так хотел я. Меня арестовали, однако давать показания я отказывался, и это заставило шерифа искать помощь на стороне. Вы специализировались по допросам сложных подозреваемых и дружили с шерифом Дейлом Тауншендом. Вы даже помогали ему в прошлом. К кому же еще было ему обратиться за помощью? Потом вы заинтересовались детским домом, обнаружили там специально оставленные мной следы и знаки. Прошли по моим стопам, нашли медальон, который я оставил для вас. — Его голос становится все более напряженным, хоть и негромким. — Я сказал, что ждал вас — и это действительно так. Теперь вы здесь и никуда не уедете, пока я не закончу с вами. Человеку так редко выпадает возможность рассчитаться за несправедливость и покарать тех, кто украл у него жизнь, которая принадлежала ему по праву.

Темные глаза Николаса горят, и я начинаю верить, что передо мной сидит сумасшедший.

— Стало быть, вы прибыли сюда именно ради этого, Николас? — спрашиваю я. — Чтобы покарать тех, кто погубил вашу жизнь?

— Не совсем так, мистер Рурк. Помните, я говорил вам, что некоторые поступки обращают людей в слуг дьявола и со временем он приходит за ними?

Я киваю, ощущая странную сухость во рту.

— Вот в этом-то все и дело. Я бы на вашем месте был очень осторожен, мистер Рурк. Потому что человек, который заключил сделку с дьяволом и ухитрился сохранить свою душу, — это большая редкость.

Тишина, повисшая в комнате, нарушается только шипением магнитофонной ленты. Мы сидим, глядя один на другого, и я пытаюсь понять, что творится под маской, за которой Николас укрывается от мира. Приехал ли он в Уинтерс-Энд, чтобы отомстить? Считает ли себя дьяволом или всего лишь его посланником? И то и другое представляется мне равно возможным.

В конце концов молчание нарушаю я:

— Почему я должен быть осторожным? Что я сделал?

— Если вы не ответите на этот вопрос сами, я за вас отвечать не стану, — по-волчьи оскаливается Николас. — Невозможно получить отпущение грехов, не покаявшись в них.

Я возвращаю ему его усмешку:

— Забавно слышать, как вы говорите о покаянии, особенно если учесть грехи, в которых признаетесь сами.

— Это какие же?

— Не убий, Николас. А вы убили Анджелу Ламонд, да, вероятно, и Генри Гарнера тоже.

Он качает головой:

— Медсестру я не убивал. Она уже была мертва.

Я вижу по его глазам, что к последней фразе прилагается не произнесенное «только не знала об этом». И пытаюсь заставить его произнести эти слова:

— Вот как?

— В определенном смысле ее судьба не отличалась от судьбы женщины с фотографии в медальоне. Ту тоже никто не убивал.

— Кто она, Николас? Она из местных? Как ее звали?

— Это вам придется выяснить самому.

Он вздыхает, меняет позу, и это говорит мне, что для него сегодняшний допрос закончился. Собственно, я и сам только рад возможности уйти отсюда и потому прекращаю наш разговор и зову помощников шерифа, чтобы они увели Николаса в его камеру.

День был жаркий, не такой, какие характерны для флоридского лета в полном его разгаре, но близко к тому. Я на неделю приехал в Майами, чтобы повидаться с родителями и отдохнуть. По крайней мере так я себе говорил. На самом деле у меня лежала на рабочем столе стопка папок с делами, и все они требовали моего внимания, а были еще люди, которые нуждались в поддержке, и те, с кем мне следовало поговорить. Однако я взял недельный отпуск и отправился погреться под солнцем в обществе единственных людей, которых хорошо понимал, по крайней мере думал, что понимаю.

На третий день отпуска я вез мать с отцом в маленький прибрежный ресторанчик, в который они заглядывали каждую среду. Отец сидел рядом со мной, мы обменивались мнениями о бейсбольной команде «Бостон ред сокс», о ее прошлом и настоящем, а мама, сидевшая сзади, время от времени вставляла в наш разговор собственные замечания.

Машин на улицах было немного, а вот людей на тротуарах — порядочно. Главным образом туристов, если судить по их виду. Все они казались довольными, умиротворенными теплом, и шагали неторопливо.

Думаю, от них-то я и получил первый сигнал: происходит что-то неладное. Я приближался к пересечению с одной из идущих на юг улиц, свет впереди горел зеленый, и вдруг увидел, что большинство пешеходов справа от меня смотрит, замерев на ходу, в сторону улицы, которую мне предстояло пересечь.

Проезжая под светофором, я услышал не заглушаемый больше домами рев двигателя стремительно летевшей машины. И взглянул направо.

Начиная с этого мгновения воспоминания мои смазаны. Я увидел налетавшую на меня темную машину и, помнится, нажал на тормоз. Потом меня бросило в сторону, точно матадора во время корриды, ремень безопасности врезался мне в грудь, я почувствовал, как меня осыпают, впиваясь в тело, острые осколки стекла. Мою машину несло боком, покрышки визжали, а потом улицу передо мной перекосило — это колеса с пассажирской стороны оторвались от мостовой, и тут сработала подушка безопасности, на несколько секунд погрузив меня в чистую белизну. Затем я почувствовал, как дверца рядом со мной содрогнулась и прогнулась, ударившись об асфальт. Какая-то жидкость закапала мне на щеку. Я либо отключился, либо был оглушен и потому не сразу понял, что произошло. Снаружи появились мигалки полицейской машины. Я взглянул вбок, нет, вверх, и увидел залитое кровью лицо свисавшего с сиденья отца. Дверца рядом с ним была изодрана в клочья и пробита насквозь.

Позже полицейские сказали мне, что ни один из опрошенных ими людей не запомнил лица водителя другой машины. Это была хорошо знакомая мне «ситуационная слепота». Они сказали также, что в остатках украденного седана была обнаружена дополнительная мягкая набивка, и спросили, есть ли у меня враги, которые могли бы желать мне смерти. Я, еще не придя в себя, пролепетал несколько имен, — каждый, кто какое-то время проработал в Бюро, обзаводится врагами. Однако большинство из тех, кого мне удалось припомнить, сидели в тюрьме.