Джон Рикардс - Уинтер-Энд

Все снова стихает, я жду, отрывисто дыша и обшаривая взглядом край оврага. Проходит пара минут, все тихо, и я немного успокаиваюсь.

Теперь я иду вдоль ручья на юг, пока не дохожу до места, где каменистые берега кончаются и дальше идет лишь влажная земля. Если мои воспоминания верны, скоро должен начаться долгий пологий подъем, который в конце концов выведет на холм Райланда. Окружающий меня лес снова стихает. Только ручей продолжает журчать, мешая мне, потому что его журчание заглушает звуки любого движения. Мне все время кажется, что за мной наблюдают, нет, вглядываются в меня. Мой желудок стягивает точно узлом. Возможно, хватит с меня на сегодня пеших прогулок.

Я возвращаюсь к «корвету» и, когда оказываюсь неподалеку от другой лесной парковки, находящейся в конце проселка, снова вижу за деревьями красную «тойоту», стоящую на том же месте, что и вчера. Я проверяю, легко ли мне будет выхватить из кобуры пистолет, и иду подлеском к этой машине.

Выйдя из леса неподалеку от ее багажника, я никого внутри машины не замечаю. Зато замечаю, что паук успел сплести паутину между боковым зеркальцем и кузовом и теперь сидит в ней, поджидая добычу. Я быстро заглядываю под «тойоту», подхожу ближе, готовый пригнуться и отскочить при первом же признаке опасности.

«Тойота» пуста.

Сквозь грязноватое стекло я различаю лишь старое одеяло на заднем сиденье и понимаю, что под ним что-то лежит. Что-то, имеющее неправильную форму и далеко не дотягивающее по размерам до человеческого тела.

Дверца не заперта, и я, быстро оглядевшись вокруг, открываю ее. Наклонившись над одеялом, я приподнимаю один из его углов, затем сдергиваю его, чтобы увидеть то, что скрыто под ним. Одежда. Белая. Плотная хлопчатобумажная блуза, похожая на форменную. С именной табличкой из синей пластмассы.

А. ЛАМОНД, МЕДСЕСТРА.

До появления команды криминалистов проходит больше часа, а еще через полчаса я понимаю, что могу уехать. Пусть теперь они выполняют свою работу — дотошно осматривают «тойоту» и землю вокруг нее. По имеющимся у них сведениям, эту машину угнали в Огасте за несколько дней до убийства Анджелы Ламонд. Когда я захожу за сигаретами в магазин на Центральной улице, небо начинает быстро темнеть. У меня уже почти не остается времени на то, чтобы приготовиться к свиданию. Чтение документов придется отложить.

Я выхожу из магазина и сталкиваюсь с репортером «Бангор дейли ньюс».

— Мистер Рурк! — восклицает он и подскакивает ко мне, точно терьер к хозяину. — Можно задать вам пару вопросов?

— Конечно. Задавайте. Только быстро.

— Этот сбежавший заключенный, Николас. Как вы считаете, возможно ли, что он снова появится там, где его арестовали?

— Это с какой же стати?

Репортер пожимает плечами:

— Если именно он убил и Анджелу Ламонд, и Генри Гарнера, не существует ли риска, что он наметил себе в жертвы и других проживающих здесь людей?

Я отпираю дверцу машины.

— Это уж вы у него спросите — или подыщите себе в консультанты какого-нибудь психа. Вы задаете вопросы, на которые я ответить не могу.

— Ну хорошо, мистер Рурк, — говорит он, когда я открываю дверцу. — Еще один вопрос, последний. Нас интересует и эмоциональная сторона этой истории. Как сказывается расследование лично на вас?

— Вы, собственно, о чем?

Репортер пожимает плечами.

— Нам известно, что однажды напряжение, связанное с вашей работой, оказалось для вас непосильным, — говорит он. — Не могли бы вы провести сравнение того случая с этим?

— Я не хочу обсуждать эту тему, — отвечаю я и усаживаюсь за руль. Кулаки у меня чешутся, однако я говорю себе, что он не сказал ничего, что позволило бы дать ему в морду. — Не лезьте не в свое дело, черт бы вас побрал.

— Ну перестаньте, мистер Рурк. Такой подход к этой истории очень понравился бы нашим читателям.

— Может быть. Да только в гробу я их видал, ваших читателей. А теперь самое лучшее для вас — убраться отсюда.

Похоже, сказанное мной нисколько его не смутило.

— Вы угрожаете мне, помощник Рурк? — удивляется он.

Я молча захлопываю дверцу, мысленно ругая себя за то, что вспылил. Не стоил он того, говорю я себе, включая зажигание и направляя машину к удушливым миазмам безмолвия, в которых купается «Краухерст-Лодж».

Время уже к восьми, а я почему-то ощущаю себя еще более издерганным, чем пару часов назад. Разумных причин у этого ощущения нет, тем не менее оно никуда не уходит: легкое напряжение каждой мышцы, натянутость каждого нерва. Остается только надеяться, что вечер, проведенный в обществе Джеммы, прогонит его.

Как и в прошлый раз, она открывает дверь, не дав стихнуть звонку. Сегодня на Джемме хлопковая блузка и синие брюки в обтяжку — и то и другое подчеркивает гибкость ее тела. Она целует меня, вешает мою куртку на крючок, проводит в гостиную. Дом ее чист и опрятен, и, как и в моей квартире, здесь явственно отдает одиночеством. Разного рода мелочи, обычно накапливающиеся у супружеских пар за годы совместной жизни, — фотографии, сувениры, подарки — в нем отсутствуют.

Я прохожу следом за Джеммой на кухню и ставлю на разделочный стол, рядом с миской салата, бутылку вина — хорошего, как я надеюсь.

— Как ты догадался, что потребуется именно красное? — спрашивает она, заглядывая в духовку. Оттуда вырываются ароматы розмарина и чеснока.

— Ну, вообще-то я едва не купил и белое тоже, но решил, что ты подумаешь, будто я склонен к излишествам. Что там, в духовке?

— Жареный барашек по-итальянски. Ты ведь любишь баранину, правда?

— Люблю, — отвечаю я. — А запах какой!

Мы выпиваем по бокалу вина, болтаем о том о сем — разговор наш начинается с того места, на котором мы прервали его вчера. Я замечаю в сушилке кофейную чашку с эмблемой «Патриотов».

— Не знал, что ты поклонница футбола, — говорю я.

— А, ты о чашке. Не такая уж и поклонница. Чашку мне подарили. А ты любишь футбол?

— Расследовал как-то раз дело, связанное с обслуживающим персоналом бостонской команды, и получил за это пару дармовых билетов. Но до конца игры досидеть не смог.

Джемма протягивает мне тарелки, вглядывается в мое лицо, — похоже, ее насторожила резкость, с которой я произнес последнюю фразу.

— Все-таки, — говорит она, — иметь в послужном списке такое расследование, наверное, хорошо. В Бостоне оно, должно быть, получило широкую огласку.

— Широкая огласка — это не такая уж и радость. Чертовы репортеры. — Я рассказываю о моем разговоре с малым из «Бангор дейли ньюс», о намеке, который он себе позволил. От одной только мысли о нем я закипаю, меня бросает в жар, кожу начинает покалывать, точно иголочками. — Фактически он сказал, что я не выдерживаю напряжения и, того и гляди, сломаюсь. Сукин сын!