Джон Рикардс - Уинтер-Энд

— Как ты себя чувствуешь сейчас, вот в эту минуту?

— Да вроде ничего. С таблетками что-то не так? Мне от них хорошо спалось.

— Когда люди из управления шерифа просматривали сегодня утром бумаги доктора Валленса, они обнаружили в книге регистрации выписанных рецептов твое имя, — говорит Джемма, снова отводя взгляд в сторону. — Из посвященной тебе записи вроде бы следовало, что на обороте твоего рецепта он написал несколько слов, попросив аптекаря выдать тебе другое лекарство, не то, которое указывалось в рецепте. Я сказала, что твоя куртка с таблетками у меня, и шериф Тауншенд попросил нашу больничную лабораторию произвести их анализ.

Взгляд Джеммы вновь устремлен на меня.

— Лекарство, которое ты принимал, называется триазолам. Раньше его использовали для лечения бессонницы, однако оно давало побочные эффекты, особенно сильные в случае приема двукратной дозы.

— Двукратной? И что это за эффекты?

— Психотическое поведение, нарастающая раздражительность, — отвечает она. — На пузырьке написано, что в нем содержатся таблетки лоразепама. Но на самом деле ты принимал двойные дозы гораздо более сильного средства.

— Неприятно, — говорю я, хотя мне хочется ввернуть кое-что покрепче.

Джемма кивает:

— Ты прав. Кто-то постарался, чтобы ты принимал чрезмерную дозу, которая могла либо убить тебя, либо превратить тебя, как полицейского, в пустое место. Тебе еще повезло, что побочные эффекты не привели к чему-то похуже тех выходок, которые я наблюдала вчера вечером.

— Ну, вообще-то мне снились довольно странные сны.

— Сны?

— А к ним добавилась парочка галлюцинаций. Я думал, что иду прямым ходом к новому нервному срыву, — со смущенной улыбкой добавляю я.

Глаза Джеммы немного расширяются:

— Галлюцинации?

— Ничего особенно страшного, уверяю тебя. Слушай, я же оправлюсь от этой дряни, так? Я к тому, что она не разжижает мозги, не убивает печень, ничего такого, верно?

Она улыбается, на щеках ее появляются ямочки:

— Жить будешь.

— Ну и хорошо. И ты ведь не считаешь меня идиотом, верно?

Пока я произношу эти слова, мою память вдруг овевает ветерок неуверенности в себе. Происходило ли все это со мной из-за лекарства или обошлось и без него? Снились ли мне странные сны, являлись ли видения еще до моего визита к доктору Валленсу?

— Нет, — говорит Джемма, — идиотом я тебя не считаю.

Я тоже улыбаюсь.

— Знаешь, — говорю я, — услышать это от тебя — большое облегчение. Все здесь страшно осложнилось. И мне бы не хотелось потерять то единственно хорошее, что я нашел, приехав в Уинтерс-Энд. И еще…

— Да?

Я продолжаю, испытывая робость:

— Ты ведь, наверное, занята сегодня вечером, так? А то мы могли бы попробовать встретиться снова.

Джемма отвечает мне поцелуем, легким, но долгим прикосновением к моим губам, оставляющим ощущение сладости, сахарной ваты. Когда мы разрываем объятия, она говорит:

— Снова в восемь?

— Я не могу просить, чтобы ты стояла из-за меня у плиты два вечера подряд.

— Мы закажем по телефону пиццу.

Я возвращаюсь в Уинтерс-Энд, намереваясь поспать пару часов, а потом приготовиться к свиданию с Джеммой. Заехав на парковку «Краухерст-Лоджа», я с минуту сижу, не снимая рук с руля и перебирая в усталом уме то, что узнал сегодня. А после прохожу в фойе, как всегда, пустое. Удивляет меня не это — дверь моего номера оказывается незапертой. Надо полагать, в нем сейчас трудится уборщица.

Я вхожу в номер. Телевизор включен и показывает один из музыкальных каналов, а на моей кровати лежит, прислонясь к ее спинке и согнув ноги в коленях, Софи Донеган с пультом телевизора в ладони.

— Привет, — говорит она, не оглянувшись. — Я назвалась тому малому за стойкой вашей знакомой, и он пропустил меня сюда.

— Вам сильно повезло. Я с тех пор, как поселился здесь, так никого за стойкой и не увидел. — Я не собирался произносить это полным подозрительности тоном, но именно так и произнес.

Софи всего лишь пожимает плечами.

— Ладно. Я заглянула в список постояльцев и сняла с доски за стойкой запасной ключ, — говорит она спокойно и безразлично. — Ничего страшного. Когда буду уходить, верну его на место.

— И это оставляет нас всего с одним вопросом: что вы здесь делаете?

— Я слышала о докторе и о трупе, который нашли в Мэйсон-Вудсе.

Я согласно киваю, однако цель ее прихода мне по-прежнему непонятна.

— И что же?

— Я подумала — а вдруг то, что я знаю, сможет вам помочь. Я только потому и пришла.

— Хорошо, извините. — Я присаживаюсь на край кровати. — Так что вы знаете?

Софи распрямляет ноги, так что коленки ее перестают меня отвлекать.

— Я кое-что вспомнила насчет детского дома. Кое-что необычное, понимаете? Это произошло как раз перед тем, как меня из него забрали. Я была в спальне, которая находилась неподалеку от одного из кабинетов наших начальников. — Взор ее устремлен куда-то вдаль, в страну воспоминаний. — Уже была ночь, но я не могла заснуть, потому что простудилась и у меня болело горло. Я услышала мужской голос, крик, приглушенный из-за того, что дверь была толстая. Потом другой голос, не такой громкий, он что-то ответил. Я выбралась из постели, чуть-чуть приоткрыла дверь. В одной из комнат, дальше по коридору, горел свет, и голоса я теперь слышала яснее. Мужчина кричал, я так поняла, на кого-то из старших мальчиков, а тот отвечал, но, правда, я не слышала что. Голос мужчины звучал все громче, потом мальчик что-то сказал, совсем негромко, и стало тихо. А потом мальчик заревел. Рев продолжался и продолжался, мальчик рыдал все сильнее, пока я наконец не заснула. Такие звуки, особенно когда слышишь их в большом старом доме, забыть невозможно.

Достаточно интересно, однако особой ценности не представляет.

— Какое отношение это имеет к нашему делу? — спрашиваю я.

— Вы интересовались, не помню ли я чего о старших детях, — отвечает, пожимая плечами, Софи. — В общем, весь следующий день кабинет медсестры был закрыт, она там кого-то лечила. И лекарства для моего горла я получить не смогла.

Похоже, это все.

— Спасибо, что рассказали об этом, Софи, — говорю я. — Если вспомните что-нибудь еще, звоните.

— Конечно.

Софи спускает ноги с кровати, встает.

— И спасибо вам, что выслушали, Алекс, — говорит она, направляясь к двери. — Тут ведь большинство считает меня чокнутой.

— Мне это чувство знакомо.

Она оборачивается ко мне, вглядывается в мое лицо:

— Вы какой-то усталый.

— Работаю много, вот и все.

— Ладно. — Софи пожимает плечами, а потом вдруг тянется ко мне, крепко целует в губы и, лукаво улыбаясь, уходит, помахав на прощание ладошкой.

Я закрываю за ней дверь, однако перед тем, как повалиться на кровать и насладиться заслуженным отдыхом, пододвигаю к себе коробку с вещами, которые отец оставил у Бена Андерсона. Фотография из кабинета Валленса навела меня на одну мысль, а единственное, что поможет проверить ее, — это пачка фотографий, лежащая среди отцовских вещей.