Эли Ленд - Хорошая я. Плохая я

– Прости за отлучку. Ты решила?

– Да, вот эти пять.

– Прекрасный выбор, с ними трудно конкурировать, это точно. Джанет сейчас напомнила мне, что в галерее Мьюз на Портобелло-роуд сейчас проходит потрясающая выставка рисунков углем. Жаль, сегодня последний день, мне кажется, тебе было бы интересно.

– Но еще можно успеть, правда? Сегодня вечером? Я спрошу разрешения у Майка, но он точно не будет возражать, если это от школы.

– Действительно, ты можешь сходить. Я не думаю, что нам стоит идти вместе.

– Да, конечно, простите. Это было бы замечательно, но вряд ли Майк разрешит мне идти одной.

Тревога за меня, немного даже чрезмерная после суда, побуждает Майка настаивать на том, чтобы я проводила все вечера дома, пока приговор не будет оглашен.

– Мне, правда, очень хотелось бы пойти, особенно после этой процедуры, которая была на прошлой неделе.

– Да, и как все прошло, кстати?

– Хорошо, все уже позади.

– Это радует. Ничего не обещаю, у меня уже есть планы на сегодняшний вечер, но попытаюсь заскочить туда около семи. Я и сама не прочь взглянуть одним глазком. Почему бы тебе не пойти туда с Майком, а если мы там встретимся, будет здорово.

– Хорошо, решено, я попрошу Майка. Вы будете там в семь?

– Постараюсь.

Майк предлагает пойти со мной в галерею, я говорю не надо, это совсем близко. Я опускаю упоминание о предстоящей встрече с МК, говорю только о том, что все участники сдали работы на конкурс. Он не сразу решается отпустить меня, но мне удается уговорить его, в этом деле я мастер. В конце концов, жизнь продолжается, говорю я. Он кивает. Все понимает.

Перед моим уходом он проверяет, взяла ли я телефон, говорит, что я славно выгляжу, даже повзрослела. Я надеюсь, что все сделала правильно и платье выбрала правильно. Я жду ее у входа в галерею, потому что мне хочется войти вместе с ней. Мимо проходят люди, я пришла немного с запасом, поэтому, когда наступает десять минут восьмого, получается, что я стою уже двадцать минут, под собой не чую ног, кутаюсь в свое школьное пальто. Касаюсь телефона, но от него сейчас никакого прока, ведь я не знаю ее номера, а она моего.

Уже двадцать минут восьмого, я пытаюсь сохранять спокойствие, убеждаю себя, что она просто немного задерживается, сейчас придет, окутает меня атмосферой своего художественного беспорядка, и все сразу станет хорошо. Строгий режим и дисциплина – вот путь к успеху, любила ты повторять, но сейчас я не хочу думать о тебе.

– МК совсем другая, не такая, как ты.

– Что, простите? – обращаются ко мне.

Я осознаю, что говорила вслух, когда мимо проходили три женщины, они вышли из галереи. Бормочу слова извинения, что-то насчет того, что учу роль для спектакля. Они улыбаются, вспоминают свои далекие школьные деньки, счастливые деньки, судя по их улыбкам. А может, время стирает плохие воспоминания, когда-нибудь сотрет и мои, я очень надеюсь.

Смотрю на свой телефон, двадцать пять минут восьмого. Она не придет, теперь мне ясно. Вернувшись домой, я сразу отправляюсь в свою комнату и прижимаю подушку к груди. Мне не хватает подушки из кабинета Майка, синей, такой мягкой.

Ты шепчешь мне, напоминаешь, что моя мама ты, а МК поступила нехорошо. Я натягиваю одеяло на голову, но твои слова проникают сквозь него, и некоторое время спустя я уже прислушиваюсь к тому, что ты говоришь, и соглашаюсь с тобой. Ты права, я это знаю, МК поступила очень нехорошо.

И потом эти слова, в твоем голосе возбуждение:

ТЫ МОЯ ДОЧЬ, ЭННИ. КАК ТЫ ДОЛЖНА ПОСТУПИТЬ?

СКАЖИ, КАК?

Приговор выносят в среду, почти через неделю после моего выступления в суде. По дороге из школы я, как обычно, проверяю свой телефон, за последние полчаса три пропущенных звонка от Майка. Захожу на страницу новостей ВВС, там твой портрет. И слово: осуждена.

Виновна.

Виновна.

Все двенадцать присяжных признали тебя виновной.

Во всех девяти убийствах. Судья утвердил приговор немедленно. Пожизненное, без права досрочного освобождения. Майк поджидает меня у входной двери, распахивает ее, едва я подхожу. Я кивком показываю, что уже посмотрела новости. Он говорит – проходи, тсс, все в порядке.

Я думала, что обрадуюсь, почувствую освобождение. Что после того, как суд закончится, я смогу оставить в прошлом то, что совершила с Дэниелом. Я совершила то, что совершила, чтобы спасти его, потому что считала это хорошим поступком, но мне до сих пор от этого плохо. Это делает меня такой же, как ты.

Саския выходит в холл, дотрагивается до моей спины между лопатками.

– Все это так тяжело, Милли. Но раз теперь все позади, мы можем заняться подготовкой к твоему дню рождения, – говорит она.

Я замечаю, что Майк подает ей глазами знак – не надо. Пока рано, хочет он сказать. Она понимает, лицо у нее делается расстроенным – дескать, высунулась невпопад. Опять.

– В общем, как только будешь готова, Милли, – заканчивает она и выходит.

Майк спрашивает, не хочу ли я пойти к нему поговорить. Видимо, ему не терпится написать очередную главу своей книги. День вынесения приговора и все такое. Я отвечаю, что нет, хотела бы побыть одна.

Сажусь на пол, привалившись спиной к кровати. Сижу и думаю о тебе. О том, как мы жили с тобой. Как ты сидела в своем кресле, никакого нижнего белья. Программа поиска убийц, говорила ты, вот что придумали, но я им не по зубам, меня они никогда не поймают. Как они могут поймать меня? Ты высмеивала их слабости, их промахи. Это потому, что они мужчины, говорила ты, а у меня есть хорошее прикрытие: я женщина, да и ты приносишь пользу, маленькая мамина помощница.

Журналисты, какое они дали тебе прозвище, ты еще узнаешь и увидишь свое лицо на передней полосе газеты. Твое прозвище – название моей любимой книжки, написанное большими буквами:

ПИТЕР ПЭН – УБИЙЦА

Думаю, тебе должно понравиться, суть уловили верно. Ты теперь ни на что не влияешь, сидишь под замком. Кое-какие детали, которые я сообщила полиции, просочились, похоже, в прессу. Слова, которые ты шептала каждому безвольному тельцу, которое укладывала в комнате спать. Вечным сном. Вот что тебе полагается за то, что ушел от мамы, – твой свистящий шепот сквозь сжатые зубы им в уши, хотя они больше не могли слышать. Я пыталась сказать тебе, что не сами они принимали решения, это их мамы отдавали их. Нет, нет, нет, кричала ты на меня, я не отдавала своего сына, его у меня отняли. Они же не Люк, говорила я, невозможно его заменить. Ты избивала меня по-черному, до синевы, за то, что я произносила его имя.

Ты причиняла мне боль.

Гораздо мучительнее боли любовь, если она извращена. Ты поднимала их, раскачивала и швыряла вниз, словно хотела разбить, и снова, еще сильнее. Шесть мальчиков. Дэниел седьмой, но он тебе не достался. Шесть маленьких принцев, завернутых в одеяльца, каждый одет в пижамку, обязательно новую. Две девочки. Девочки тебя не интересовали. Не отвлекай меня, пока я не закончу, обычно говорила ты. Чего не закончишь?