Эли Ленд - Хорошая я. Плохая я

Первые два дня в школе дались мне нелегко, звуки в столовой казались громче, столкновения в коридорах жестче. Постоянный страх, что Фиби пустит слух. Я прилагала все силы, чтобы не попадаться ей на глаза, в надежде что вдруг она каким-то чудом забудет обо мне. О том, кто я, как она полагает. Ожидание хуже всего – и непонимание, почему она до сих пор ничего не рассказала.

Сегодня после уроков я спускаюсь в раздевалку за своими вещами и тут встречаю Фиби, она разговаривает с Мари, которая приглашает Фиби зайти в Старбакс. Фиби отвечает – нет, не могу, дела дома.

– Но я могу проводить тебя, если подождешь секунду, я только посмотрю почту.

Она смотрит на экран телефона и улыбается.

– От кого это? – спрашивает Мари.

– Ни от кого, – отвечает она, глядя на меня. – Касается одного мероприятия, которое намечено на завтра.

Не могут Шалтая, не могут Болтая собрать.

По дороге в актовый зал шлю Майку сообщение, напоминаю, что задержусь в школе до семи, буду делать декорации для спектакля. Он отвечает – все в порядке, они с Саскией празднуют у него на работе окончание переделки офиса, поэтому вернутся примерно в одно время со мной. Работа меня отвлекает от мыслей, я полностью поглощена тем, что крашу и клею, в разгаре трудов предлагаю сбегать в магазин, он в двух шагах от школы, купить батончиков, нам всем необходим сладкий допинг. Когда заканчиваем – уже после семи, – я понимаю, что декорации удались на славу, любуюсь ими, вот оно, долгожданное переключение.

Выхожу вместе с МК, говорю ей, что начала новую серию портретов. Она радуется, пора двигаться вперед, говорит она. Да, соглашаюсь я, пора.

– Ты сама доберешься до дома? – интересуется она.

– Конечно, спасибо, я живу совсем близко.

– Пока-пока. До завтра, Милли.

– До свидания.

Я уже на полпути к дому, когда звонит телефон. На экране высвечивается имя Майка, я отвечаю и слышу:

– Где тебя, черт подери, носит?

– Я как раз иду домой, мы…

– Нет, ты не идешь домой, слышишь меня?

Голос у него напряженный, властный. Не такой, как обычно.

– Иди к Валери, соседке, и оставайся там, пока я не позвоню.

– Майк, вы пугаете меня, что случилось?

– Делай, как я сказал. Домой не заходи, поняла меня?

– Да.

Когда подхожу к дому, снаружи все выглядит как обычно. Я не хочу к Валери, но она уже вышла навстречу, ведет меня к себе.

– Что происходит? – спрашиваю у нее. – Майк напугал меня.

– Мы сами пока точно не знаем, но все будет хорошо. Пойдем в дом, тут холодно.

Каждый раз, когда я слышала эти слова – «все будет хорошо», – все бывало как раз наоборот.

Долго ждать не приходится. Раздается вой сирены, автомобили направляются к парковке у нашего дома. Валери уводит меня в гостиную, которая окнами выходит не на улицу, а в сад, предлагает что- нибудь съесть или выпить.

– Я хочу домой, хочу знать, что там произошло.

– Не сейчас, дорогая.

Меня не пускают домой почти два часа. Валери включает телевизор, делает изо всех сил вид, что все в порядке. Что она спокойна. Но когда Дэвид, ее муж, приходит домой, мне все ясно по взглядам, которыми они обменялись. Новости плохие. Плохие новости. Звонит дверной звонок, Дэвид открывает, я слышу, что он разговаривает с Майком, проводит его в комнату. При виде его я заливаюсь слезами, потому что его рубашка в пятнах, вся грудь, а я хорошо знаю, от чего бывают пятна такого цвета. Он смотрит под ноги и монотонно произносит:

– Следовало вести себя иначе, я не учел.

Он говорит медленно, его лицо искажено. Он постарел. Теперь и он столкнулся с красным цветом, вступил в тот же клуб, что и я.

– Валери, давай оставим их вдвоем, – предлагает Дэвид.

– Конечно, конечно, побудьте у нас, сколько хотите.

Дэвид с Валери выходят и закрывают за собой дверь, атмосфера в комнате становится тяжелой. Напряженной. Майк садится рядом со мной. Я замечаю, что руки у него дрожат. Нормальная жизнь, вот на что он рассчитывал, когда разговаривал с Джун.

– Мне страшно, Майк, что происходит? Пожалуйста, объясните мне.

Он не может выговорить этих слов, начинает и останавливается. Язык не подчиняется. Отказывается выпустить наружу то ужасное, что произошло. Наконец, он произносит:

– Несчастный случай. Ужасное несчастье.

Он прячет лицо в ладони, они тоже в пятнах, все пальцы испачканы. Я хочу протянуть руку, коснуться его, но боюсь испачкаться.

– С кем несчастье?

Он отвечает не сразу, сначала трясет головой, смотрит на ковер под ногами. Не может поверить. Я видела такое же выражение в глазах следователя, когда давала показания в первый раз. Майк убирает руки от лица, но тут же одну подносит обратно, держит наготове, чтобы прижать ко рту, выговорив имя.

Гипервентиляция. Ему не составляет труда успокаивать других, это его профессия, но когда коснулось его самого, он раскис.

– Какое несчастье? Она в порядке?

Дышит с трудом, протягивает руку к галстуку. Пытается расслабить узел. Это не поможет, хочу сказать ему, ничего не поможет.

– Нет, не в порядке, – отвечает он.

Но он не говорит, что она мертва, хоть рубашка у него вся красная. Вся красная.

– Что значит не в порядке? Можно ее увидеть? Я хочу убедиться, что все хорошо.

Он теребит волосы, рубашку, руки не могут находиться в покое, они как будто продолжают ощупывать ее невидимое тело. Он начинает раскачиваться на стуле, бормотать что-то себе под нос.

– Майк, пожалуйста, ответьте.

– Ее увезли, «Скорая» увезла, сейчас в доме полиция.

– Куда увезли?

Он поворачивается ко мне, сжимает мои колени. Руки как клешни. Правило «не прикасаться к Милли» забыто напрочь. Я хочу отстраниться, закрыть глаза. Я не хочу, чтобы он видел выражение, которое появится в них, когда он произнесет слова, которые, как я догадываюсь, намерен произнести:

– Она умерла, Милли. Моя Фиби умерла.

И он начинает рыдать, убирает руки с моих колен, охватывает ими себя. Со скрещенными на груди руками снова начинает раскачиваться.

– Я ничего не понимаю, я видела ее в школе сразу после звонка.

Он резко встает. Движение помогает рассеять тяжесть на душе, мне тоже. Он идет к камину, потом обратно. Бормочет и шепчет что-то. Кажется, он так вечно будет шагать, потом вдруг останавливается, смотрит на меня, как будто впервые заметил, что в комнате не один. Он подходит ко мне, опускается на колени передо мной, опять словно надевает врачебную шапочку. Нащупывает твердую почву. Как играть эту роль, он хорошо знает, это привычнее, чем самому находиться по одну сторону с горем.

– Прости меня, Милли, – говорит он. – Прости.

– За что вы просите прощения?

– Тебе столько пришлось пережить.

Он падает как подкошенный, его ломают мучительные рыдания, каждый вдох дается с трудом. Я тоже начинаю плакать, его боль затопляет пространство вокруг меня. Я пытаюсь сказать ему, что все пройдет, уж как-нибудь, да пройдет. Протягиваю руку, кладу ему на голову. Думаю, что это помогает, потому что его рыдания становятся тише, он снова садится на колени и начинает массировать себе оба виска, запуская пальцы в волосы, раз, другой, третий. Глубокие вдохи, их он делает один за другим, вдох через нос, выдох через рот.