Ширли Джексон - Призрак дома на холме. Мы живем в замке [litres]

– Фонарик. – Доктор вытащил из кармана фонарик и медленно пошел по коридору, высвечивая букву за буквой. Затем потрогал одну из них пальцем. – Мел, – объяснил он. – Написано мелом.

Элинор подумалось, что надпись – большая и небрежная – должна выглядеть так, словно мальчишки накорябали ее на заборе, однако ломаные буквы на деревянных панелях были невероятно реальны. Они тянулись из конца в конец коридора, так что разобрать все не удавалось, даже стоя у противоположной стены.

– Можете прочесть? – тихо спросил Люк, и доктор, светя себе фонариком, прочел медленно:

– «НА ПОМОЩЬ ЭЛИНОР ВЕРНИСЬ ДОМОЙ».

– Нет.

Слова застряли у Элинор в горле: она увидела свое имя одновременно с тем, как доктор его читал. Это я, подумала она, это мое имя написано тут так отчетливо; меня не должно быть на стене этого дома.

– Сотрите, пожалуйста, – прошептала она и почувствовала у себя на плече руку Теодоры. – Это безумие.

– Безумие, по-другому не скажешь, – твердо произнесла Теодора. – Элинор, иди назад, сядь. Люк найдет тряпку и все сотрет.

– Но это безумие. – Элинор все не уходила, смотрела на свое имя, написанное мелом на стене. – Почему?..

Доктор решительно взял ее под руку, отвел в будуар и закрыл дверь. Люк уже тер надпись носовым платком.

– А теперь выслушайте меня, – сказал доктор. – Только из-за того, что там ваше имя…

– В том-то и дело. – Элинор глядела на него во все глаза. – Оно знает мое имя, верно? Оно знает мое имя.

– Прекрати! – Теодора сильно встряхнула ее за плечи. – Там могло быть про кого угодно. Оно знает все наши имена.

– Это ты написала? – Элинор повернулась к ней. – Пожалуйста, скажи… я не обижусь, просто чтобы знать… может, это шутка?

Она с мольбой взглянула на доктора.

– Вам известно, что никто из нас этого не писал, – сказал тот.

Вошел Люк, вытирая руки платком, и Элинор с надеждой подняла голову.

– Люк, это же ты написал, правда? Пока ходил на кухню, – умоляюще спросила она.

Люк сперва поглядел недоуменно, потом сел на подлокотник ее кресла.

– Послушай, – сказал он. – Ты хочешь, чтобы я повсюду писал твое имя? Вырезал твои инициалы на деревьях? Оставлял везде записочки «Элинор, Элинор»? – Он легонько потянул ее за волосы. – Я еще не сошел с ума, и ты не дури.

– Тогда почему я? – Элинор поочередно обвела их глазами. Я не с ними, я избранная, подумала она неожиданно для себя и сказала быстро, просительно: – Я чем-то привлекла к себе больше внимания?

– Не больше обычного, дорогая. – Теодора стояла у камина, постукивая пальцами по доске. Говоря, она с широкой улыбкой смотрела на Элинор. – Может, ты сама это и написала.

От обиды Элинор едва не сорвалась на крик.

– Думаешь, мне хочется, чтобы мое имя было написано по всему этому гадкому дому? Думаешь, мне приятно быть в центре внимания? Я не избалованный ребенок, как некоторые. Мне совсем не по душе, когда меня выделяют…

– И просят о помощи? – весело закончила Теодора. – Быть может, дух бедной гувернантки наконец отыскал способ себя выразить. Может, она просто ждала какую-нибудь серенькую, робкую…

– А может, ко мне обратились потому, что никаким призывам не пробить твой железобетонный эгоизм. Сочувствия и доброты во мне…

– А может, ты сама это написала, – повторила Теодора.

Как всякие мужчины, оказавшиеся свидетелями женской ссоры, Люк и доктор молча стояли в сторонке, растерянные и огорченные. Наконец Люк сказал:

– Ну хватит, Элинор.

Элинор резко повернулась и топнула ногой.

– Как ты можешь! – выдохнула она. – Как вы все можете!

И тут доктор рассмеялся. Элинор недоверчиво посмотрела на него, потом на Люка, с улыбкой ее разглядывающего. Что со мной не так? – мелькнуло у нее, потом: а ведь они думают, Теодора нарочно меня злит. Чтобы привести в чувство. Стыдно, когда тобою так манипулируют. Она закрыла лицо руками и села.

– Нелл, дорогая, – сказала Теодора. – Прости.

Надо что-то ответить, думала Элинор. Сделать вид, будто я благодарна им за участие и стыжусь себя.

– Нет, это ты прости. Я перепугалась.

– Ничего удивительного, – ответил доктор, и Элинор подумала: какой он наивный, как его насквозь видно. Верит в любую глупость, какую ему скажут. Даже в то, что Теодора меня встряхнула. Она улыбнулась ему и подумала: ну вот, я снова со всеми.

– Я правда боялась, ты сейчас забьешься в истерике, – сказала Теодора, вставая на колени перед креслом Элинор. – Я бы на твоем месте точно забилась. Но мы не можем позволить тебе дать слабину.

Мы не можем позволить, чтобы в центре внимания оказался кто-нибудь, кроме Теодоры, подумала Элинор. Если от меня отвернутся, то сразу все. Она погладила Теодору по голове и сказала:

– Спасибо. Я правда чуточку сорвалась.

– Я думал, вы подеретесь, – заметил Люк, – пока не разгадал стратегию Теодоры.

С улыбкой глядя в сияющие глаза приятельницы, Элинор думала: только стратегия Теодоры состояла совсем в другом.

Время в Хилл-хаусе текло неспешно. Элинор и Теодора, доктор и Люк, укутанные в бархат холмов и погруженные в теплую темную роскошь дома, получили передышку длиною в сутки – спокойный день и спокойную ночь, так что даже немного заскучали. Ели они все вместе; готовка миссис Дадли по-прежнему была выше всяких похвал. Они беседовали, играли в шахматы. Доктор закончил «Памелу» и принялся за «Историю сэра Чарльза Грандисона». Все время от времени испытывали острую потребность побыть наедине с собой и часами просиживали у себя в комнатах, где ничто не нарушало их мирный покой. Теодора, Элинор и Люк исследовали заросли за домом и отыскали летний флигель. Доктор тем временем сидел со своими записями на лужайке, в пределах видимости и слышимости. Они нашли бывший розарий, который почти заглушили сорняки, и огород, заботами Дадли поддерживаемый в образцовом состоянии. Вновь и вновь возникал разговор о том, что надо бы устроить пикник. Рядом с флигелем росла земляника, и Теодора с Люком и Элинор набрали доктору целый платок ягод. Он приподнял голову от блокнота и, глядя на их перемазанные соком руки и рты, снова объявил, что они – точно дети. Каждый из троих записал – небрежно и без подробностей, – что видел и слышал в Хилл-хаусе, и доктор сложил листки в папку. На следующее утро – их третье утро в Хилл-хаусе – доктор и Люк провели на втором этаже час, ползая по коридору на четвереньках и пытаясь с помощью мерной ленты и мела установить точные размеры холодного пятна. Элинор и Теодора сидели по-турецки на полу, записывали цифры, которые называл доктор, и сражались в крестики-нолики. У доктора постоянно замерзали руки, и он не мог держать мел и ленту больше минуты кряду. Люк, в дверях детской, мог подвести второй конец ленты только к краю пятна – на самом пятне пальцы у него немедленно слабели и разжимались. Градусник, помещенный в центр пятна, упорно показывал ту же температуру, что в остальном коридоре, и доктор крайне нелестно отозвался об исследователях дома в Борли, зафиксировавших одиннадцатиградусный перепад. Худо-бедно измерив пятно, он повел всех в столовую и за ланчем огласил приказ встретиться позже на крокетной лужайке.