Агата Горай - Забыть нельзя помнить

– Ну ты и дура, Медведь! – облегченно заявил Костя. – Ты не сосиска, ты топор – плаваешь так же. Зачем вообще в воду лезть, если не умеешь?

– Что ж ты меня об этом в прошлом году не спрашивал, когда я в самом деле чуть не утонула?

– Это когда еще? – искренне удивился Калюжный.

– Никогда.

– Вот именно. Врать не нужно.

– Я не вру! – обиженно кричу в ответ и, хватая свои вещи, собираюсь убежать прочь, но только сейчас замечаю, что моя Настя пропала. – А где моя кукла?

Поворачиваюсь лицом к толпе из десятка человек – девчонки с мальчиками противно улыбаются, но не спешат с ответом.

– Сбежала, наверное, – говорит наконец Марина Кирпоносова, девочка, что старше меня на год, но в размерах меньшая на пару десятков килограммов.

По берегу раскатами звучит смех, а я растерянно перевожу взгляды с одного хохочущего лица на другое.

– Нет, она, наверно, плавает так же, как ты, вот и искать ее нужно на дне, – умничает Сережа, и все начинают смеяться еще громче.

– Точно – утопиться решила твоя кукла, испугалась, что в один страшный день ты ее съешь! – кричит еще кто-то, но я не стараюсь разобраться, кому принадлежат эти слова, это не имеет смысла.

На запястье Оксаны Антоновой я замечаю алую резинку для волос с большой красивой ромашкой, которая не так давно украшала волосы моей Насти. Девочка с прической «меня стригли собаки», с серым от въевшейся грязи цветом кожи, в купальнике, доставшемся ей, скорее всего, в наследство от старшей сестры, поймала мой взгляд и быстро спрятала руку за спину.

– Мне не жалко куклу, могла бы просто попросить, – шепчу я. – А воровать нехорошо, это большой грех. И обижать младших, и издеваться над животными тоже нельзя.

– Ты посмотри, какая святоша! – кричит Сашка. – Можно подумать, сама никогда не воровала у мамки с папкой и не раздавила ни единой лягушки!

Эти слова обижают больше, чем все насмешки.

– Никогда! Я никогда ничего подобного не делала и не сделаю! Вы никогда не попадете в Рай, если будете продолжать в том же духе!

Собираю вещи в охапку, бросаю их в опустевшую коляску и в одном купальнике быстро шагаю прочь.

– Да ты чокнутая! – кричит в спину Костя, его голос мне хорошо знаком.

– Это вы все чокнутые, но я на вас не стану обижаться – на дураков не обижаются, – бурчу себе под нос и ускоряю шаг.

Насти своей я больше никогда не видела, но спустя неделю у меня появилась новая дочка – София, такая же большая и не менее любимая.

– Все мое детство так и проходило – меня обижали все кому ни лень, а я терпеливо сносила обиды и великодушно прощала. Одному Богу известно, сколько игрушек у меня пропало; сколько тетрадей, ручек и цветной бумаги; бантов, юбок и гольфов из школьной раздевалки; сколько раз меня толкали в лужи; сколько раз я слышала дразнилки; сколько раз в меня тыкали пальцем и хохотали. Мне все было нипочем, я свято верила в истину, которую вкладывала в мои уши Прокоповна – жить нужно с добрым сердцем и не обращать внимания на чужую глупость. Я была абсолютно счастливым ребенком с надетыми на нос розовыми очками во все лицо.

– Да уж, – поеживаясь, констатировала Психологиня, – Прокоповна твоя, по ходу, перегнула палку с воспитанием. Я считаю – за зло нужно платить той же монетой, а не понимать и прощать. Тем более когда со всех сторон столько гадости и несправедливости летит в твой адрес. Судя по твоему рассказу, ты бы одной левой уработала всех этих Костиков да Марин. Я бы так и сделала. С какой радости терпеть кражи и насмешки? Нет, я б точно съездила по физиономиям!

Я даже улыбнулась, представив, как я ввязываюсь в драку. Эдакий борец за справедливость – косолапая медведица Кира. Смешно. Да и к тому же за непристойное поведение, мать меня просто бы прибила.

– Ничего Прокоповна не перегибала, она учила меня самому важному – оставаться человеком, несмотря на все бесчеловечное в наших жизнях. Она была права – если бы все в этом мире придерживались подобного правила, в нем было бы жить куда радостнее, но… Все люди порочны. У каждого свои изъяны, свои комплексы, свои взгляды, вкусы, цели. Не каждый может прощать, но и не каждый способен причинить боль. Не все умеют любить, но и ненавидеть многие не умеют. Как говорится – кому что. А я такой уж уродилась и до определенного возраста оставалась милым и добрым «ведмежонком», пока не пришел день, с которого началось мое перевоплощение в гризли.

В этот самый момент моего лица коснулись ослепительные лучи ноябрьского солнца, и глаза автоматически прикрылись. Я не вижу, чем занята моя собеседница, но спустя секунду слышу, как щелкает зажигалка, и в воздухе снова пахнет никотином.

– Боюсь даже предположить, что произошло, но что-то мне подсказывает, будь ты изначально «гризли», вряд ли бы сегодня мы встретились на пороге «Касатки».

Не раскрывая глаза, легонько пожимаю плечами.

– Не знаю даже. Глупо сейчас думать о том, «если бы» да «кабы». Случилось все так, как случилось, и я была тем, кем была. Да, я была наивная доверчивая дуреха, но в этом ничего плохого нет. Жить, не замечая человеческой подлости, злости, жестокости и несправедливости, не так уж и плохо. Вот только я слишком поздно узнала, что, если всего плохого не замечать и находить всем дурным поступкам окружающих людей объяснение, это нисколько не уменьшит их количества. Я прощала все издевательства и насмешки и всегда с готовностью бежала играть со своими единственными друзьями – Костей, Сережей, Сашей. Хотя вряд ли те отношения, которые были между нами, можно было назвать дружбой. Они всегда использовали меня в самых разных своих целях, а я охотно позволяла им это делать. Но даже подобное внимание со стороны ребят было для меня настоящим счастьем. И, опять же, я не знаю, как бы все сложилось, не будь я наивной дурой, а соседский мальчишка – любителем в очередной раз воспользоваться моей доверчивостью. Этого, к сожалению, не дано знать никому. Случилось все так, как случилось.

– Знаешь, а ведь если потерять девственность первого апреля, это не будет считаться.

На меня, толстую, некрасивую, рыжую медведицу, смотрят черные, как угольки, и ядовитые, как плющ, глаза Кости Калюжного. Как всегда, на протяжении долгих лет он исправно издевается надо мной, как только фантазия диктует.

Мы стоим у моего дома, мимо которого, как обычно, совершенно случайно проезжал на велосипеде Костя, а я, совершенно случайно, сидела на скамейке.

– Костик, мне уже не десять, и тем более не пять. Неужели ты в самом деле полагаешь, что я в стотысячный раз куплюсь на придуманную тобой глупость?