Агата Горай - Забыть нельзя помнить

Старый заброшенный коровник. Стоя, упершись ладонями в стену, о которую, коротая свои бесконечные дни в стойле, ударяли грязными хвостами десятки Мурок и сотни Машек, я распрощалась со своей невинностью.

Девичья честь? Кто о ней вспомнит в момент, когда правят не мозги, а что-то тайное, укрытое от всего мира меж моих ног.

Костик развернул меня к себе спиной. Во время так называемого процесса он даже не пытался меня поцеловать, а я в обе ноздри вдыхала аромат старой извести, в которую были выкрашены стены.

– Черт! Черт! Черт! Кира-а-а… – Спустя несколько минут с этими словами все и закончилось.

Определяю по звуку ударяющейся бляшки ремня, что Костик поспешно приводит себя в порядок, а сама продолжаю стоять, прижавшись к стене. Душат слезы. Чувствую себя такой грязной и растоптанной, как может чувствовать себя только дождевой червь, у которого жизнь и без того не сахар, а его еще и размазали по асфальту.

– Ну что, возвращаемся. – Как-то слишком весело звучит голос Кости, а я боюсь вымолвить слово, чтоб не разреветься. – А то ведь в каждом правиле есть исключения. Дед всегда говорит: «Правила для того и придумали, чтоб их нарушать. Главное – не попасться за этим делом». Так что давай не станем заставлять нервничать твоих родителей.

Но меня будто кто приклеил к стене, и так хочется, чтоб замуровал. Отпечатки влажных ладоней и лица навсегда запомнят эти белые стены, но не слезы. Плакать поздно.

Трусики с помощью Кости оказываются на месте, как и колготки, хотя капрону ничто уже не поможет.

Обратная дорога кажется вечностью: молчаливой, бесконечной, серой вечностью, хотя Костя решил ускорить этот процесс, усадив меня на багажник и спешно управляясь с педалями.

– Пока. – Сухой поцелуй в щеку, хуже самой сильной пощечины.

– Да. – Шепчу и убегаю так быстро, как только умею.

– Кира, ты? – доносится из гостиной, стоит только зайти в дом.

– Да, мам. – Будто в девять вечера они ждали кого-то еще.

– Ужинать будешь?

– Нет. – Изо всех сил стараюсь не выдать своего душевного состояния и пулей несусь к себе в комнату, слава богу, попасть в нее можно, избежав гостиной.

– Все в порядке? – доносится, когда я уже практически закрыла за собой дверь.

– Конечно. Спокойной ночи, – звонко, почти весело кричу я.

– И тебе добрых снов.

Сколько часов кряду я проплакала, знает только Бог. Сколько раз пожалела о том, что натворила, – только Дьявол. В рваных колготах, не сняв даже плащ и не расплетая косу, я отключилась, а утром рассказала маме занимательную историю о том, что у меня, оказывается, аллергия на вербу, а я, дуреха, весь вечер гуляла у озера, где полным-полно верб. Поэтому мое лицо распухло, глаза красные, а голос звучит так, будто я простужена. Маму, как ни странно, такое объяснение устроило. Отца к тому времени, как я вышла из комнаты, уже не было дома.

– Обалдеть! – буквально проорала Психологиня, стоило мне только замолчать. – Это ж надо быть такой дурой! – А затем, спохватившись, добавила: – Ты уж прости, но это факт.

Смотрю на собеседницу полными понимания глазами.

– Я и сама это теперь понимаю, жаль, раньше мозгов не хватило. Мне просто хотелось любви и счастья, о которых я так много прочла в книгах. У меня никогда не было подруг, и их отлично заменяли романы и рассказы, десятки придуманных кем-то историй о дружбе, любви, предательстве. О настоящей, насыщенной эмоциями и приключениями жизни, о которой всегда мечталось, я узнавала только со страниц книг. Я окуналась в книжный мир с головой, представляя себя самой прекрасной принцессой, которую обязательно разыщет принц и влюбится без памяти. В реальности мне не нужно было ничего сверхъестественного, но…

– Дай угадаю – он тебя обрюхатил, естественно, сломав этим жизнь. А твои идеальные родители не сумели с этим смириться, и ты их грохнула?

– Да, все до невозможности банально, но не так просто. – Грустно улыбаюсь в ответ и продолжаю свою исповедь.

– Прокоповна, я должна тебе кое в чем признаться…

Спустя несколько недель с поникшей головой я пришла на поклон к няне.

– Не убивай дитя.

– Что?

– Ты прекрасно слышала ЧТО.

Тошнота, которую я испытываю последние несколько недель, усилилась в разы. Еще мне хочется плакать. Еще кричать. Еще биться головой о стену.

– Как…

– Ведмежонок, когда девушка превращается в настоящую женщину, всегда заметно. Ты разве сама не подметила в себе изменений, и это я сейчас не о пузе?

– Да, но… – Я вспоминаю, как, глядя на свое отражение в зеркале, поняла, что что-то со мной не то, не так, еще до того, как случилась первая задержка. Черты лица стали нежнее, бедра округлились, грудь выросла, но главное глаза – взгляд стал иным. Все те же серые радужки, все те же ресницы, все те же веки, но суть всего этого иная – глаза словно начали излучать свет и тепло.

– А что отец?

– Ты что! Отец бы сразу меня убил!

– О нраве твоего батюшки я знаю, но спрашиваю сейчас не о нем.

Опускаю глаза. Что сказать? Правду.

– Я с того дня не видела его. Если не считать случайно запримеченную на улице спину или услышанный вдалеке смех, голос…

– Понятно. Но ты не должна проходить через все это в одиночку. Сегодня же найди этого засранца и все выложи ему как на духу. Пусть учится «саночки возить», коль ума хватило «покататься».

– Может, лучше…

– Даже думать о подобном не смей! – Прокоповна уже месяц не поднималась с кровати, ей было сложно сидеть, не то что ходить, и вдруг практически вскочила, но тут же вновь легла. – Дети – это дар Божий, пусть таким образом, но дар. Его нужно принять и поблагодарить. Знаешь, сколько женщин поменялись бы с тобой местами, даже душу продали бы за счастье стать матерью?

Молчу, тихо глотая слезы.

– И прекращай реветь. Ребенку это пользы не принесет. Поздно лить слезы, когда дело сделано.

Всхлипываю.

– Сомневаюсь, что ребенок будет. Меня родители убьют.

– Да, они это могут. Но знаешь, не так ведь страшен черт, как его малюют. В конце концов, твоя мать – мать. А какой отец не мечтает стать прекрасным дедом? Тем более у них еще уйма времени, чтоб принять, обмозговать, ужиться с этой новостью. Это сразу шок, а спустя месяцы – радость. Ты ведь не отняла жизнь, ты подаришь этому миру замечательного малыша, разве это плохо?

Все, что терзало меня два месяца, вдруг испарилось. Шакалы-сомнения, змеи-отчаяния, коршуны-неуверенности отступили.