Агата Горай - Забыть нельзя помнить

– Мало родить ребенка, чтоб иметь право называться мамой, – потерянно шепчу я. – Ты ведь знаешь, что всю свою взрослую жизнь я старалась быть идеальной во всех отношениях – женой, начальницей, женщиной, но, боюсь, мне никогда не стать идеальной матерью. Обещаю, я возьму себя в руки и буду изо всех сил стараться справиться с этой ролью, чтоб никто и никогда не смел бросить в меня камень со словами: «Прежде чем от нас требовать и учить уму-разуму наших, на свою посмотри». Пусть не в моих силах подарить нашей дочке любовь, но хорошее воспитание, образование и все то, чего лишены были в свое время и ты, и я, я сумею ей дать.

– Мы сумеем, – подытожил муж и нежно коснулся моих губ, но не более того. Близости между нами не было с сентября семидесятого, если не считать редкие оральные утехи.

Георгий оказался прав – все и в самом деле разрешилось. Уже в мае я подыскала малышке няню. В июне отучила ее от груди. В июле возвратилась из быстротечного декрета на работу. В сентябре жизнь вроде как и вправду возвратилась в привычное русло. Одно осталось неизменным – я не стала любить дочь так, как положено. Видно, быть не такой, как все, мой крест. А быть может, все гораздо проще – у меня просто нет сердца, и в этом не повинны ни мои несчастные братья с сестрами, ни родители, ни общество. Я такой родилась, и исправить ничего нельзя. Я не могу включить собственное сердце на отметку «любить», так же как и не могу отключить мозг и перестать думать, анализировать, прогнозировать, планировать.

Муж, который утешал меня из-за тревоживших мыслей по поводу отсутствия материнского инстинкта, и сам-то не особо баловал нашу дочь вниманием. Он вырос в детском доме и никогда не знал родительской ласки, заботы и любви, поэтому и не умел сорить подобными вещами. Хотя я видела, что в его сердце живет любовь к ребенку, просто он не умеет ее демонстрировать. Любовью искрились его глаза, когда он смотрел на крупную рыжеволосую девочку, собственное отражение. Любовь витала в воздухе, когда ночью, вместо собственного сна, он сидел у ее кроватки и молча охранял ее сон. И даже в том, что Георгий от рассвета до заката пропадал на работе, проявлялась высшая степень заботы и любви – он беспокоился о будущем нашей дочери, о том, чтобы она никогда и ни в чем не знала лишений. Я же просто старательно играла роли образцовой жены и матери.

Дочь росла здоровым и любознательным ребенком, не знавшим отказа ни в чем. У Киры всегда были самые новые и качественные игрушки, яркие и модные наряды, интереснейшие книги и няня, которая души в ней не чаяла. Глядя на аппетитные розовые щечки и сверкающие глаза девочки, мне казалось, что я справилась с ролью матери. Покупая очередную дорогущую куклу, велосипед или платье, я завидовала счастью собственной дочери, ведь в моем детстве были только лишения и ни о каких розовых бантах и оранжевых сарафанах я и мечтать не могла. В какой-то момент я решила, что материнский инстинкт слишком переоценен и счастливое детство собственного ребенка можно просто купить, а светлое будущее обеспечить правильными внушениями и моралью, но уж точно не разговорами о том, чего не достает ей и в чем нуждается ее душа. Мной всегда руководил мозг, но думать о том, что у моей крови и плоти может быть иное восприятие мира, в голову не приходило. Тем более я знала – активности моих извилин с лихвой хватит на всю нашу семью, и без разницы, что кто-то рожден жить под руководством сердца.

Придя домой с собрания, на котором решались вопросы по борьбе с пьянством и аморальным поведением в пределах нашего поселка, я застал Павлу в кабинете. Жена не была привычно погружена в изучение каких-то бумаг, что само по себе уже было странно, но еще больше пугал ее внешний вид. Всегда идеально уложенные волосы всклокочены, а на лице штамп усталости, разочарования, боли. Впервые в жизни ее седина превратилась из бесценного серебра в копну обесцвеченных непростой жизнью волос. Поверх голубой блузы, застегнутой под самым горлом, она закутана в домашний халат. В руках Павла сжимает не методичку или журнал, а стакан, наполненный прозрачной жидкостью до краев, рядом, на столе, стоит наполовину пустая бутылка водки.

– И как это называется? – Я не понимаю, что происходит, но пытаюсь разрядить обстановку. Павла всегда была безразлична к спиртному и никогда не позволяла себе выглядеть плохо, даже в стенах дома, боясь оказаться дурным примером для Киры, и вот… – Пока муж борется с повальным пьянством в поселке, жена напивается под крышей нашего дома. Прекрасно. Просто прекрасно. Народ бы меня казнил, узнай ненароком о подобной несправедливости.

Присаживаюсь на стул по другую сторону стола. Немного тревожно и боязно, наверняка произошло что-то глобальное, если Павла позволила себе все это.

– А как насчет – пока мать осуждает распутное поведение чужих детей и отчисляет из школы обесчещенных пузатых девиц, ее собственная дочь уже к декабрю обещает сделать ее бабушкой?

– Что?.. – Мне показалось, я сошел с ума. – Кира? Быть того не может! У нее даже парня нет. Что за глупости ты несешь? По-моему, ты слишком пьяна.

Я пытаюсь выхватить из рук Павлы стакан, но безрезультатно. Одного движения хватило, чтоб все содержимое исчезло во рту супруги. Но бутылку я все же успел прибрать со стола.

– Да, я пьяна. Ты прав. Но знаешь, нет такого спиртного, которое уничтожило бы во мне то чувство разочарования и позора, которым пропитана каждая клеточка моего тела. Вот она, благодарность за подаренную жизнь. Позор в чистом виде! Я ведь всегда знала, что дети способны уничтожить твою жизнь. Я ведь знала, ребенок – это человек, в жилах которого течет кровь с твоей ДНК, но он никогда не будет тобой. Мне давно было известно, чтобы прожить жизнь спокойно и не краснеть за чужие грехи, не стоит заводить детей. Что теперь? Как я теперь смогу отстаивать свои идеалы, если собственная дочь носит под сердцем ублюдка? Да меня же засмеют и распнут! Да после того, как народ прознает о нашем позоре, меня вышвырнут с работы со свистом, как я это не единожды проделывала с опорочившими имя нашей школы девицами легкого поведения. Моя жизнь кончится. Я обречена на позорное существование и насмешки. И не только я.

Павла пристально смотрит мне прямо в глаза, и я понимаю – она не шутит, наша дочь и в самом деле беременна.

Падаю на стул и пытаюсь обеими руками сдержать грозящий взорваться череп.

– Как подобное могло произойти? Кто отец? Что за сволочь посмела так поступить с нашей девочкой?

– Георгий, не те вопросы ты задаешь. Какая разница «как» и «кто»? Важно другое – что делать будем?

Вскакиваю и нервно измеряю шагами кабинет.