Агата Горай - Забыть нельзя помнить

– Ничего. Все нормально. – Интересно, как чувствует себя этот урод, подходя к месту преступления? Сожалеет ли о том, как поступил со мной? О том, что бросил умирать? Интересно, он хоть вспоминает об этом? – Идем.

Сглатываю. Незаметно выдыхаю. Уверенно обгоняю Костю, чтоб попасть в «любовное гнездышко» первой. Стоит мне оставить за плечами вход, как меня начинает колотить, будто кто-то невидимый пытается вытряхнуть из меня всю душу. Пробивает мелкая дрожь, начинает тоннами литься пот, бесконечно тошнит. Я уже не уверена в своей затее, так мне плохо, и в голове проносятся мамины слова: «Случилось то, что случилось, что уж теперь. Нужно жить дальше». Но стоит мне пристально посмотреть на одну из белых стен – состояние нормализируется, а душу наполняет ледяной холод и безразличие. Перед глазами беленная известкой стена, в ушах чье-то прерывистое дыхание, между ног болезненное движение, а затем вспышка – я вижу улыбающегося Костю. Мрак. Наверное, все убийцы способны на подобное злодеяние только по причинам внутреннего умирания. В тебе нет ничего, что заставит отпустить жертву, сжалиться, внутри ты сам давно уже труп, и требовать от себя человеческих эмоций и благоразумия глупо.

Костя в сарай не входит, а влетает. Набросившись на меня, будто изголодавшийся по мышам коршун, мгновенно прижимает к знакомой до боли стене. Его руки хаотично передвигаются по всем многочисленным выпуклостям моего тела. Его рот скользит по лицу, шее, ложбинке между грудей. Он практически задыхается от возбуждения, а я ничего не чувствую, стою у стены каменной глыбой. Но недолго.

– Кира… Кира-а-а… Какая же ты стала! Как от тебя приятно пахнет… Какая ты сладкая девочка… Кира-а-а…

Рука все делает сама. Я и сообразить не успеваю, как спустя всего несколько секунд холодное острое лезвие легко вонзается в тонкую шею Кости. Мне в лицо брызгает горячая жидкость, а мамин плащ безнадежно испорчен. В глазах Кости ужас и непонимание. Схватившись за рукоять ножа, он пятится назад. Я не успеваю перерезать глотку до конца, но удар пришелся куда надо – в сонную артерию, и шансов остаться в живых у Калюжного нет.

– За что? За что ты так со мной? – звучит хрипло и обреченно, а с глаз парня срываются слезы.

– А ты со мной «за что»? Прости, что не подохла в ноябре. Нужно было меня добить, довести дело до конца! Как видишь, я выжила. А тебе это едва ли удастся, – не сдвинувшись с места, шепчу я, в то время как Костя уже лежит на грязном цементе, по которому когда-то прошлись сотни копыт и все еще виднеются темные пятна – следы случайно «брошенных мин».

– О чем ты, сумасшедшая?! – Костя пытается кричать, но это дается ему слишком тяжело. – Какой ноябрь? Кого добить? Я ничего ведь не сдела…

Этому дураку удалось вытащить из шеи нож, что было огромной ошибкой, не позволившей даже закончить фразу.

– Кира! Ки-ра-а-а! – доносится с улицы, и я не могу сообразить, кто мог нас видеть, ведь на пути сюда нам никто не встретился. – Кира… Черт! Черт! Черт! Что ты наделала? Дочка, что ты надела, спрашиваю?! – Голос отца гремит страшнее самого ужасного раската в небе. Я никогда не слышала, чтоб он повысил голос, а тем более кричал. Но этот день настал. Наконец в нем проявились хоть какие-то эмоции.

– Я отплатила той же монетой, папа. Он ведь вдоволь надо мной наизмывался. Он причинил мне большую боль. А теперь сам знает, как это. – Я говорю в состоянии транса, растерянно водя глазами по сторонам.

Позади отца появляется силуэт матери, которая не торопится проявлять хоть какие-то эмоции. Взгляд ее безразлично скользит по остывающему телу Кости, а затем касается меня.

– Кира, подойди. – Послушно топаю в распростертые материнские объятия. – Ты принимала сегодня лекарства?

Я задумалась.

– Нет.

– Это многое объясняет. – С этими словами мама выводит меня из коровника, а отец суетится над телом человека, который в моем изувеченном мозгу был менее жесток, чем я, – он хотя бы оставил мне шанс на жизнь, а я нет.

Не покидая пределов фермы, в отцовской машине мама скормила мне несколько пилюль и сделала два укола в вену. Пришла в себя я уже в «Доме солнца».

– Когда в августе меня окончательно выпустили из психиатрической клиники, я узнала, что Константин Калюжный, оказывается, первого мая, в праздник труда, утонул в озере. Все видели его в тот день на берегу. Все подтвердили, что пил он много. Но никто не мог вспомнить, когда и куда Костя подевался. И только одиноко валяющийся на берегу велосипед да пара истоптанных ботинок, открыли всем правду – дурак в невменяемом состоянии полез в воду, которая никогда не щадила пьяных. Тела так и не нашли, но все было ясно. На ферме, как оказалось, в тот злосчастный день устроили пир волки – уничтожив нескольких коров, которые, спасаясь от них, нашли убежище в пустующем коровнике. Там доярки обнаружили три разодранные туши, утопающие в лужах собственной крови. Вот так и вышло, что мои мамочка и папочка не только мою жизнь загубили, а еще и заставили убить человека, который не был виновен настолько, чтоб умереть. Эти постоянные рассказы о том, что меня изнасиловали и бросили подыхать, сыграли со мной очень злую шутку, думаю, родители не представляли, чем играют, когда вливали в мои уши то, что им хотелось. Уже в тюрьме я начала сильно сожалеть, что колебалась и тянула с убийством родителей, тогда я не знала, что по их вине мои руки и без того уже в крови. Последнее воспоминание припозднилось.

– Господи, помилуй! Кем же были твои родители? Как земля носит таких? Как можно натворить столько всего и не бояться расплаты?! Ты не представляешь, что делают со мной твои слова! Все внутри меня уже сто миллионов раз перевернулось от ужаса. Я больше двадцати лет провела в «Касатке» и думала до сегодняшнего дня, что о человеческом зверстве слышала все. Да и на себе испытала. Но то, о чем рассказываешь ты, не умещается в моей голове и не хочет усваиваться никоим образом. Если так и дальше пойдет, это мне нужно будет отправляться в «Дом солнца», чтоб восстановить пошатнувшуюся психику. Это ненормально! Это просто… Это просто… Черт! Как об этом-то ты могла позабыть? Как?!

– Как-то смогла.

– Да ладно?! Быть этого не может! Не верю. Просто не верю.

– Имеешь право. Убеждать не стану, я уже об этом говорила. Собственно, это одна из причин, по которой я не стала выворачивать наизнанку душу перед следствием. Что толку? Я была уверена, что в подобное они вряд ли поверят, а если я стану настаивать, снова окажусь в «Доме солнца», а это заведение пугало меня больше тюрьмы. В «Касатке» у меня, по крайней мере, всегда был светлый ум, мысли не путались, реальность не плыла перед глазами и прошлое не смешивалось в причудливые фантазии. В тюрьме все было настоящим и реальным, а в больнице мне грозило вечное умопомешательство. Поэтому о моем там пребывании у меня практически нет никаких воспоминаний, и не потому, что память изменяет, нет. Просто долгие месяцы, проведенные в серой палате в компании пяти таких же инертных женщин – это серый шум. Как если бы ты смотрел телевизор, а потом на какое-то время он перестал транслировать интересное кино и передачи, а выдавал только серую рябь. Три раза в день нам что-то кололи, и мы что-то глотали. Пару раз в неделю нас выгуливали во дворе, регулярно кормили помоями, ничуть не лучше тюремных. Большую часть времени все мы проводили в горизонтальном положении без права на мысли. Проваливаясь каждая в свою темноту, мы безмолвно лежали, не ведя учет ни дням, ни месяцам. Не знаю, чувствуют ли что-то овощи, но тот период я могу описать двумя словами – вареная свекла. Так я себя помню в «Доме солнца».