Дин Кунц - Исступление. Скорость

Кот остановилась, не в силах продолжать.

Ариэль смотрела уже не в стену, как раньше, а на дрель, на которой все еще лежали ее руки. Другой вопрос, видела ли она инструмент или нет. Во всяком случае, взгляд ее продолжал оставаться расфокусированным, отстраненным.

Может быть, Ариэль вовсе не слушала Кот, но она чувствовала, что уже не сможет не довести свой рассказ до конца.

Это был первый случай, когда Кот делилась своими детскими переживаниями с кем-то, кроме Лауры. Стыд всегда мешал ей, и это было тем более непонятно, поскольку в том, что с ней тогда происходило, Кот ничуть не была виновата. Она была жертвой – маленьким, беззащитным ребенком, – однако чувство стыда, неведомое никому из ее мучителей, включая собственную мать, продолжало довлеть над Кот.

Самые страшные подробности своих злоключений она утаила даже от Лауры Темплтон, своей единственной настоящей подруги. Часто, когда она уже готова была выложить все без утайки, что-то останавливало ее, заставляло удержаться от откровенности и не посвящать подругу в детали событий, невольной свидетельницей или участницей которых Кот пришлось стать. Она ничего не рассказывала Лауре о людях, которые преследовали и мучили ее, лишь скупо делилась воспоминаниями о местах, где ей приходилось жить, – о Ки-Уэсте, округе Мендочино, Новом Орлеане, Сан-Франциско, Вайоминге. В своих рассказах она даже бывала ностальгично-сентиментальной, если дело касалось естественной красоты гор, равнин, бухт, заливов или посеребренных луной пенистых бурунов у побережья Мексиканского залива, но как только речь заходила о нелицеприятной правде, имеющей отношение к приятелям Энне, непрошеными гостями вторгшимся в ее детство, Кот начинала чувствовать, как ее лицо краснеет от стыда и каменеет от гнева.

Вот и сейчас горло ее перехватило, и Кот ощутила вес собственного сердца, которое, отягощенное прошлым, лежало в ее груди холодным камнем.

От стыда и гнева ее едва не затошнило, однако Кот твердо решила рассказать Ариэль о том, чем закончилась та ночь непогашенных свечей во Флориде. Откровенная исповедь могла стать дверью, ведущей из мира тьмы к свету.

– Боже, как же я ненавидела этого сального типа, от которого за версту несло пивом и пóтом! Эта пьяная сволочь металась по моей комнатке, круша мебель, и орала, что скормит меня рыбам. Энне в гостиной хохотала, как гиена, а потом пришла и встала в дверях, и все это время она веселилась как безумная и смеялась своим пьяным смехом, высоким и издевательским, потому что Вульц казался ей смешным. И все это – в мой день рожденья, в день моего восьмилетия, в мой особенный день…

В этом месте Кот могла бы заплакать, если бы не училась всю свою жизнь не давать волю слезам.

– И еще этот пальметто, который ползал по мне, как по куче дерьма, шустрый, деловитый, любопытный таракашечка, который щекотал мне спину и путался в волосах…

В душном, влажном, горячем воздухе Ки-Уэста гремел сотрясающий окна гром, которому чуть слышным звоном отзывались матрацные пружины над головой Кот, а на крашеный деревянный пол ложились отблески волшебно-голубых молний. Она едва не закричала, когда тропический таракан величиной едва ли не с ее детскую ладошку запутался в ее длинных волосах и принялся барахтаться, но страх перед Вульцем заставил ее молчать. Она не закричала даже тогда, когда пальметто спустился по ее плечу и по ее тонкой руке на пол, так как надеялась, что он убежит. Отшвырнуть его Кот не осмеливалась из страха, что любое ее движение будет услышано Вульцем, несмотря на угрозы и проклятья, которые он изрыгал, несмотря на оглушительные раскаты грома и сатанинский смех Энне. Пальметто, однако, вернулся вдоль кровати к ее голым ногам и снова принялся поочередно исследовать пальцы, лодыжку, икру, кожу под коленом и бедро. Потом он протиснулся Кот под шорты и засел прямо между ягодицами, щекоча их своими чувствительными усиками и расталкивая колючими лапками. Кот лежала ни жива ни мертва, желая только, чтобы эта пытка поскорее кончилась, желая, чтобы ее поразила молния и чтобы Бог забрал ее куда-нибудь из этого ненавистного мира.

Ее мать, смеясь, вошла в комнату.

– Джимми, ты дурак! – заявила она. – Ее давно здесь нет. Девчонка убежала на улицу и теперь, наверное, прячется где-нибудь на пляже, как и всегда.

А Вульц ответил:

– Ну, пусть только вернется. Клянусь, я изрублю ее на такие мелкие кусочки, что даже акулам она не сгодится.

Неожиданно он рассмеялся и спросил:

– Ты видела, какие у нее были глаза? Господи Иисусе! Я думал, она сейчас обделается от страха.

– Да, – согласилась Энне. – В этой соплячке нет ни крупицы мужества. Теперь она будет прятаться несколько часов подряд, пока не успокоится. Просто не знаю, когда она наконец вырастет!..

– Да уж, девчонка не в тебя, – откликнулся Вульц. – Ты-то, наверное, родилась взрослой. Не так ли, крошка?

– Послушай, ты, жопа!.. – заявила Энне визгливо. – Если ты попробуешь сыграть такую же штуку со мной, я не побегу, не сомневайся! Просто дам тебе между ног, да так, что тебе придется поменять свое имя на Джейн.

Вульц загоготал, а Кот увидела босые ноги матери, приближающиеся к кровати. Потом Энне захихикала.

Сладострастный пальметто, явно придя в еще большее возбуждение, выбрался из-под пояса шортов и пополз по пояснице вверх, к шее. Мысль о том, что он снова подбирается к ее волосам, была для Кот невыносима. Не думая о последствиях, она протянула руку и схватила его как раз в тот момент, когда он достиг плеча. Мерзкое насекомое засучило лапками, пытаясь вырваться из ее пальцев, но Кот только сильнее сжала его в кулаке.

Голова Кот по-прежнему была повернута набок, и, прижавшись щекой к полу, она смотрела на босые ноги Энне. В свете молний, которые освещали комнату короткими частыми вспышками, Кот увидела, как какая-то мягкая желтая ткань упала сверху и свернулась на полу у изящных лодыжек матери. Ее блузка. Энне глупо хихикнула, и тут же по ее загорелым ногам скользнули вниз голубые шорты, через которые она легко перешагнула.

Ноги рассерженного пальметто скребли и царапали ладонь Кот, а усики-антенны безостановочно шевелились, ощупывая все вокруг. Вульц сбросил с ног сандалии, одна из которых отлетела к кровати, едва не попав Кот в лицо. Потом она услышала звук расстегиваемой молнии. Твердый, прохладный, скользкий пальметто продолжал рваться на свободу; его круглая голова протиснулась между судорожно сжатыми пальцами Кот и завертелась из стороны в сторону. Смятые джинсы Вульца упали на пол, негромко стукнув по доскам пряжкой ремня.

Он и Энне вдвоем бросились на узкую кровать, пружины жалобно застонали, а поперечные распорки прогнулись под их объединенным весом и, надавив Кот на спину и плечи, пригвоздили ее к полу. Вздохи, шорохи, жаркий шепот, стоны, задыхающийся хрип и свирепое звериное рычание – все это Кот уже слышала, и не только в Ки-Уэсте, но и в других местах, но только из-за стены, из соседней комнаты. Она пока не совсем хорошо понимала, что это означает, да и не хотела понимать, потому что чувствовала, что такое знание принесет с собой только новые опасности, с которыми она еще не готова сражаться. Чем бы ни занимались Энне и Вульц у нее над головой, это казалось Кот пугающим и печальным одновременно, исполненным какого-то жуткого смысла, таким же необычным и непостижимо могучим, как неистовствующий за окном шторм, как гром ломающегося над заливом неба, как молнии, которые сыпались на землю с невидимого небесного престола.