Дин Кунц - Исступление. Скорость

Чтобы не видеть их электрического света и сброшенной кучи одежды, Кот закрыла глаза. Ей ужасно хотелось отгородиться и от запахов пыли, плесени, пива, пота и душистого шампуня Энне, но это было не так-то легко, и она принялась фантазировать, будто ее уши заткнуты воском, который заглушает громовые раскаты, стук дождя по крыше и кряхтение Вульца на Энне. Вскоре напряжение и концентрация Кот достигли такой степени, что она, наверное, смогла бы не только довести себя до состояния блаженного бесчувствия, но и протиснуться сквозь магический портал, ведущий в страну Дикого Леса.

Однако этого не случилось, и все потому, что Вульц с такой силой раскачивался на узкой продавленной постели, что Кот волей-неволей пришлось подстраивать свое дыхание под ритм, который он ей задавал. Когда под тяжестью его тела поперечины кровати прогибались, Кот так придавливало к полу, что ее слабая грудная клетка никак не могла распрямиться, чтобы пропустить в легкие хоть немного воздуха. Вдох она могла делать лишь в те моменты, когда он подлетал вверх; опускаясь же, Вульц буквально насильно заставлял ее сделать выдох.

Эта беспорядочная скачка продолжалась, как показалось Кот, довольно долгое время, а когда все наконец закончилось, она была вся в поту и лежала на голых досках пола совершенно расплющенная, дрожащая, онемевшая от страха и отчаянно желающая как можно скорее забыть все, что она только что слышала. Удивляло ее только то, что она не задохнулась и что сердце ее каким-то чудом не разорвалось. В руке Кот все еще сжимала то, что осталось от пальметто, которого она сама не заметила как раздавила: желтая кашицеобразная масса, похожая на гной, текла у нее между пальцами, и из нее торчали усики и изломанная нога насекомого. Должно быть, в самые первые мгновения эта мерзкая слизь была чуть теплой, но теперь она остыла, словно вчерашняя блевотина, и Кот едва не стошнило от прикосновения к этой противной и совершенно чуждой субстанции.

После непродолжительного периода тишины, нарушаемого лишь шепотом и негромким смехом, Энне сползла с кровати и, подхватив в охапку свое белье, пошла в душ, шлепая босыми ногами по линолеуму в коридоре. Когда дверь ванной закрылась за ней, Вульц зажег на тумбочке маленькую настольную лампу, завозился на кровати и внезапно свесил голову вниз. Его лицо появилось прямо перед глазами испуганной Котай. Свет бил ему в затылок, поэтому лицо Вульца казалось совершенно темным, если не считать мрачного блеска в его глазах.

– Как тебе день рожденья, крошка? – спросил он.

Кот не могла ни двигаться, ни говорить. Она уже наполовину уверовала в то, что нечто мокрое в ее руке есть не что иное, как окровавленный шмат мяса для приманки. Кот не сомневалась, что за то, что она подслушивала, как Вульц возится с Энне, он изрежет ее на куски, сложит в проволочный садок и отвезет в залив, чтобы кормить акул. Но вместо этого Вульц встал с кровати – с того места, откуда она смотрела, это была просто еще одна пара ног, – ловко влез в джинсы, сунул ноги в сандалии и вышел из комнаты.

В тысяче миль от Ки-Уэста – в тысяче миль и в восемнадцати годах – в подвале дома Крейбенста Вехса Кот увидела, что Ариэль наконец-то посмотрела на дрель, а не сквозь нее.

– Я не знаю, как долго я оставалась под кроватью, – продолжала она. – Может быть, всего несколько минут, а может быть, целый час. Я слышала, что Вульц с моей матерью снова в кухне, что он достал из холодильника еще одно пиво для себя и сделал Энне еще один коктейль из водки с лимонадом. Они разговаривали и смеялись, и в смехе матери мне послышалось что-то такое… какая-то грязная насмешка, издевательский намек… Я и сейчас в этом не уверена, но тогда мне показалось, что она знала, что я прячусь под кроватью. Знала с самого начала, но все равно пошла с Вульцем и позволила ему расстегнуть на себе блузку.

Котай уставилась на свои скованные руки, покойно лежащие на верстаке.

Она все еще чувствовала на них слизь от раздавленного жука, она как будто снова текла по ее пальцам. Сокрушив насекомое, Кот своими руками сокрушила все, что еще оставалось от ее хрупкой детской невинности, все надежды когда-нибудь стать ребенком, дочерью для своей собственной матери, хотя чтобы понять все это, ей потребовалось еще много-много времени.

– Я даже не помню, как выбралась из дома, – вполне возможно, просто вышла через дверь или вылезла в окно. В общем, каким-то образом я оказалась на берегу океана в самый разгар бури и там вымыла руки в волнах. Прибой был не сильным; там никогда не бывает большого волнения, если только не налетит харрикейн, а это была всего лишь тропическая гроза, которая только начинается с порывистого ветра. Капли дождя падали почти вертикально вниз, хотя волны все еще были несколько выше обычного, и мне вдруг захотелось войти в эту черную воду и шагать прочь от берега, пока меня не подхватит нижнее течение отлива. Я пыталась убедить себя, что все будет хорошо и что я буду просто плыть и плыть в темноте, пока не устану. Это был мой собственный способ отправиться в гости к Богу.

Руки Ариэль слегка сжались на металлическом корпусе дрели.

– Но впервые в своей жизни я испугалась моря, – испугалась потому, что налетающие на берег волны грохотали, как гигантское сердце, а черная вода за кромкой прибоя была блестящей, словно кованые надкрылья жука, и как будто изгибалась пологим куполом, смыкаясь с таким же черным, без единого светлого проблеска, небом. Меня испугала бесконечность мрака, его непроницаемая плотность, его протяженность в пространстве и во времени, хотя тогда я, конечно, вовсе не знала таких слов. Поэтому я просто легла на спину на песок, и дождь хлестал меня так, что я не могла даже открыть глаза. Но и сквозь веки я видела каждую молнию – вернее, яркие призраки молний, – и, поскольку я боялась плыть к Богу, я стала ждать, чтобы Он сошел ко мне в шипении своих обжигающих огненных стрел. Но он не явился, и в конце концов я уснула, а проснулась только на рассвете. Буря закончилась, небо на востоке заалело, оставаясь сапфирово-голубым на западе, а океан был зеленым и плоским. Тогда я пошла в дом и застала Энне и Вульца спящими в его комнате. Мой праздничный пирог так и остался в кухне на столе. На жаре из розово-белой глазури проступило желтое масло, а покосившиеся свечи торчали в разные стороны. Никто так и не отрезал от него ни кусочка, да и мне не хотелось его трогать… А через два дня мать собрала чемоданы и потащила меня не то в Тьюпело, что в Миссисипи, не то в Санта-Фе, не то в Бостон… Я уже сейчас не помню – куда, помню только, что уезжала с облегчением, хотя и боялась немного, с кем-то мы будем жить теперь… Сколько себя помню, я была спокойна и счастлива только в дороге, когда уезжаешь от одного, но еще не столкнулся с другим. Наверное, тогда я могла бы путешествовать без всякой цели, просто так…