Влада Ольховская - Синдром Джека-потрошителя

Но они не могли замести следы – не сумели бы. Почти все кровавые преступления, связанные со спайсами, раскрывались очень быстро: виновник, потерявший сознание, обнаруживался в десятке метров от жертвы. В таком состоянии наркоманы не могли уничтожить улики, они не продумывали свои действия наперед.

Этот, похоже, продумывал. Дело ведь не в том, что его не искали: полиция никогда не закрывает глаза на смерть, любую смерть, что бы там ни писали потом в Интернете. Но для поимки таких преступников обычных методов недостаточно, а только их и использовали. Нет, обычный следователь не справится – Дмитрий остался верен этому убеждению.

Значит, нельзя отрывать Леона от расследования, он уже взял след, он может справиться. Но как защитить его от самого себя? Дмитрий решил, что разумней всего будет снова встретиться с Лидией и действовать через нее.

Да, он не мог контролировать своего младшего брата – не так, как ему хотелось бы. Однако он мог оградить Леона от той женщины, с которой он работал, Анны Солари, и уже это было неплохо.

Каштанчик влюбилась в летние ночи на побережье. Они были дивными, волшебными и совсем не похожими на ночи в ее родной Москве.

Московские ночи – они ведь какие? Очень светлые, потому что повсюду горят фонари, и без звезд. Немного душные. Шумные – из-за машин, и музыки у соседей, и звуков из подъезда, про которые мама сердито говорила: «Не обращай внимания, они скоро прекратят. Совсем стыд потеряли!» Каштанчик понятия не имела, что там происходит и кто потерял стыд, но она послушно не обращала внимания.

А южные ночи оказались отдельным маленьким миром. Они были теплыми и темными – особенно возле того маленького дома, увитого виноградом, в котором мама снимала квартирку. Они пахли сладкой свежестью, они украшали себя россыпью мелких звезд, похожих на вылетевшие из баночки блестки. Они загадочно шелестели листвой и переливались стрекотом насекомых, которых Каштанчик никогда не видела.

Правда, не в эту ночь. Сегодня на улице накрапывал дождик, но и он нравился Каштанчику. Он уютно барабанил по окну и гулко стучал по крупным листьям, разросшимся в палисаднике. Чтобы лучше все это видеть и слышать, Каштанчик забралась на старый обшарпанный подоконник и приоткрыла окно. Это было несложно – оно, давно сломанное, все равно никогда толком не закрывалось. Мама не разрешала ей так делать, но Каштанчик уже усвоила, что когда у мамы в гостях задерживался Тощий, она забывала обо всем на свете. Значит, можно было делать что угодно.

Она просто хотела посмотреть на летнюю ночь, послушать дождь, а потом лечь спать, только и всего. Но когда Каштанчик выглянула в окно, ее сонливость как рукой сняло. Потому что там, в лишенном света дворике, стоял человек.

Она узнала его! Не разглядела, конечно, – что в такой темноте можно разглядеть? Но она запомнила этот силуэт, потому что совсем недавно видела на пляже среди камней. Каштанчик сидела на подоконнике и смотрела на Темного – а Темный смотрел на нее.

Это уже были не шутки и не ее фантазии. Каштанчик понятия не имела, что все это значит, да и не хотела знать. Она испуганной птичкой слетела с подоконника и бросилась прочь из комнаты.

– Мама! Мама!

Коридор здесь был небольшим и сразу же выводил ее к комнате, которую занимала мама. Из-под двери пробивался свет, но войти Каштанчику не удалось: дверь оказалась заперта. Перепуганная Каштанчик отчаянно стучала кулачками по плотному дереву. Она то и дело оборачивалась, она боялась, что сейчас Темный выйдет прямо из ее спальни и схватит ее, однако за ее спиной никого не было.

Мама открыла через минуту, показавшуюся Каштанчику вечностью. Мама была запыхавшейся и раскрасневшейся, да еще, кажется, чем-то недовольной. Каштанчик не обратила на это внимания, она была слишком напугана. Она прижалась к матери и торопливо рассказала ей все, что видела во дворе.

Тощий, который почему-то остался в комнате мамы на ночь, поспешил во двор. Он осмотрел площадку перед домом, сад, даже заглянул к соседям, которые еще не спали, и о чем-то поговорил с ними.

Но Темного уже не было, и никто его не видел.

– Тебе показалось, – сказал Тощий. – Или приснился плохой сон.

Он не ругался на Каштанчика, а мама, если и хотела отчитать ее, при нем сдерживалась. Но Каштанчик все равно не чувствовала себя виноватой, ей было обидно до слез. Она больше не сомневалась: Темный там был, он второй раз пялился на нее! Почему так сложно в это поверить?

Но взрослые почему-то не хотели доверять ей. Каштанчику только и оставалось, что взять дело в свои руки: она решила, что теперь будет смотреть по сторонам особенно внимательно. И если Темный снова сунется сюда, она обязательно его всем покажет!

Леон смотрел на идеально прямую дорогу, растянувшуюся перед ним. Так тихо, так пусто, так безлюдно… Рядом – ни одного поворота, и любая машина, движущаяся навстречу, сразу будет видна. Прекрасное место для одного из его экспериментов по самоконтролю; например, такого, каким он развлекался в ночь звонка Дмитрия.

Но потом был звонок, было это дело, и все изменилось. Леон осознавал это – постепенно, с удивлением, с любопытством. Он не ожидал от себя таких перемен, не думал даже, что они могут произойти так быстро. Однако когда они начались, он не сопротивлялся им. Он только сейчас понял, насколько скучной и монотонной стала его жизнь, и хотел это исправить.

Вот и теперь он с удивлением обнаружил, что не решился бы на новый эксперимент. Перед ним были все условия: дорога, время, машина… Но не было желания. Во всех его экспериментах с собой и судьбой было одно главное «если»: если что-то пойдет не так, он погибнет.

Обычно Леон относился к этому спокойно и не боялся. Ему не слишком хотелось умирать, однако это было бы достойной карой за ошибку. Что он терял? Что держало его в этом мире? Да ничего, и его игры со смертью помогали ему развеять скуку как ничто другое. Теперь же все изменилось, и он чувствовал, что больше не готов рисковать.

Потому что у него появилось новое «если». Если он все-таки ошибется и погибнет, он больше не увидит Анну. Он не приедет на встречу через два часа… он вообще ее не встретит, никогда. Остановится все: расследование, поиск, и того, кто уже начал убивать, когда-нибудь, наверно, остановят, но будет уже слишком поздно… А может, и вовсе не остановят. У первого Джека такое получилось, второй – не глупее.

Поэтому ему нельзя было умирать. Какая забавная мысль… Вроде как и раньше нельзя было, но сейчас – по совсем другим причинам. Леон пока не решил, как на это реагировать, и не спешил с выводами. Он просто чувствовал, что теперь ему хочется жить, просыпаться по утрам и ехать на встречу.