Влада Ольховская - Синдром Джека-потрошителя

– Нет, что ты, все хорошо! Но мама пока не может прийти… Не сможет… Потому что… Давай лучше поговорим о тебе!

Наверное, ей нельзя было говорить о смерти мамы. Это сделает кто-нибудь другой, тот, кто умеет или думает, что умеет.

– Почему я жива?

– Потому что ты очень сильная и смелая маленькая девочка! – Следовательница постаралась улыбнуться еще шире.

– Нет. Почему я жива на самом деле? Я помню только, как была на крыше… Что со мной случилось?

Молодая следовательница была на грани паники, она готова была расплакаться, маленькая пациентка – нет. На ее глазах не было ни слезинки, в ее сердце – ни тени чувства, только пустота.

Ей нужно было время, чтобы понять, жива она все-таки или мертва.

– Тебе об этом расскажут позже, – неловко ответила следовательница. – Как ты себя чувствуешь? Ты можешь сейчас говорить со мной?

– Я же говорю.

– Да, да… конечно… Ты помнишь его? Того человека, который… который напал на тебя?

– Это он столкнул меня с крыши?

– Нет, но… Давай ты лучше поговоришь об этом с кем-нибудь другим?

Как странно… умерла она – а страшно было следовательнице. Ну да ладно. Пусть будет так, как она хочет.

– Хорошо.

– Вот и решили, – кивнула следовательница. – А теперь скажи, ты помнишь его?

– Да.

Она не забыла бы его, даже если бы хотела. Стоило ей закрыть глаза – и его образ появлялся в памяти, четкий и яркий, как фотография. Его глаза, его лицо, слова; она помнила каждую родинку, каждый крохотный шрам.

– Ты можешь описать его?

– Да.

Она не только могла – она хотела описать его. Если ее спрашивают об этом, его не поймали и даже не приблизились к этому. Он убил ее, убил ее маму, убил того, Темного, и все равно ушел – не первый раз, похоже.

Но последний. Теперь они все услышат, кто он такой, как он выглядит, его везде узнают, и он больше не сможет сбежать!

Говорить все еще было трудно, она уставала, но она заставила себя преодолеть это. Ей нужно было рассказать им.

– Он очень высокий и тощий… У него темные волосы и черные глаза… Когда он хочет идти быстрее, он чуть прихрамывает на левую ногу…

Он знал, что проиграл, но это произошло так неожиданно, быстро и глупо, что он никак не мог поверить. Судьба не оставляла ему выбора: он лежал на холодном полу подвала, среди пыли, грязи и собственной растекающейся крови и уже не мог подняться. Сначала была боль в груди, потом – падение, и вот у него уже не осталось сил, зато полно горечи и злости.

Леон понятия не имел, смертельно ли ранение, которое он получил, но точно знал, что оно тяжелое. Похоже, повреждены ребра, пробито легкое: дышать больно и трудно, во рту и горле кровь. Падение с лестницы… Оно само по себе было не слишком опасным, оно просто загнало поглубже дротик. Леон не умер и не потерял сознание, однако он чувствовал, что это лишь вопрос времени.

А вот Анна молодец, не растерялась. Он надеялся, что она сумеет сбежать, и это было его единственной отрадой перед смертью. Хотя справится ли она? Может ли справиться? Леон хотел покоя, но перед глазами снова и снова вставали кровавые картины прошлых преступлений. Погибшая жуткой смертью молодая проститутка, изуродованное тело Дианы Жуковой, беззащитная Полина… Его угасающее сознание играло с ним, словно издеваясь, и на изображения жертв Лирина накладывались фотографии жертв Джека-потрошителя, которые показывала ему Анна.

Особенно сильное впечатление производил снимок того, что осталось от Мэри Келли. Джек не просто убил ее, он уничтожил ее, он словно старался стереть все человеческое, что в ней было. Вдруг Лирин сделает это с Анной? Вдруг он делает это прямо сейчас?

Мысли о ней отозвались неожиданной вспышкой энергии в его умирающем теле. Леон, как ни странно, мог принять свою смерть, особенно такую: заслуженную глупостью, быструю, не слишком унизительную. Но Анна… Лирин не должен коснуться ее!

Только как ей помочь? Что он вообще может в таком состоянии? Леон четко ощущал дротик, вошедший в его тело – не как источник боли, а просто как посторонний предмет, который отчаянно хотелось вытащить. Но вытаскивать нельзя, нет, потому что, по иронии судьбы, именно эта дрянь, которой предстояло убить его, сейчас поддерживала в нем остатки жизни.

И все равно он слабел, он поддавался темноте. Теперь, когда его силы были на исходе, ему было все сложнее контролировать свои мысли, и он снова слышал голос, от которого никак не мог избавиться, – голос отца.

Ты думаешь, что охота – это игра? Что тебе всегда будет весело и ты всегда будешь в безопасности? Ты ошибаешься, Леон. Охота как стрельба с вышки по беззащитным зверям – для неудачников. В ней нет противостояния, а значит, нет силы. Но только она дает тебе гарантию, что ты вернешься домой. Любая другая охота – это игра на грани. Охотник и жертва в любой момент могут поменяться ролями, потому что роли никому не подарены и не закреплены. Помни об этом.

В обычной жизни его отец был не слишком разговорчив. Но когда они отправлялись на охоту и оставались одни в лесу, он преображался – он становился таким сильным, смелым, мудрым… Леон слушал его, запоминал каждое слово и гордился им.

Позже, намного позже, когда он узнал всю правду, те слова приобрели совершенно иной смысл. Похоже, отец, сам того не желая, исповедовался перед ним, признавался ему, маленькому ребенку, в своей постоянной борьбе – которую он в итоге проиграл.

Но тогда до итога было далеко. Мир Леона был лесом, тишиной и голосом отца.

Иди на зверя, только если намерен его убить и знаешь, что сможешь. Потому что он точно будет пытаться убить тебя. И бойся, больше всего бойся раненого зверя! Перед смертью душа любого живого существа очищается, в ней остается только самая суть, единственное важное желание. Уходит все лишнее – вроде страха и сомнений. Остается только желание, которое дает силы для борьбы. Знаешь, если ты однажды станешь раненым зверем, у тебя тоже будет это преимущество.

Что ж, похоже, отец не во всем был не прав. Смерть действительно очищала: от сожалений, сомнений, стыда. Было бессмысленно думать о том, какую ошибку он совершил, связав свою жизнь с Лидией, или обижаться на Диму за то, что брат постоянно подталкивал его не туда. Все уже завершилось, и так или иначе он пришел в этот день своей жизни – день, где все заканчивается.

Теперь важно только одно: спасти. Но не себя, нет, и в этом было его отличие от раненого зверя. Зверь сражается за себя. Леон хотел спасти ее. Только как? Как сделать это, если у него сломаны ребра и разворочено легкое? Ради Анны он готов был отдать все – но ему нечего было отдавать.

Смотри, Леон: твое тело похоже на машину. Да, на нашу машину, на которой мы ездим в этот самый лес. Как думаешь, если лопнет одно колесо, мы куда-нибудь доедем или мне придется обязательно его менять? Нет, конечно, заменить – оно всегда лучше. Но если нет, мы все равно не станем посреди леса. Мы доедем на трех колесах, мы доедем с погасшими фарами и выбитыми стеклами, мы доедем, если отвалится дверца, а крыша будет пробита. Это уже будет не та машина, но она выполнит свою роль.