Эрик Берг - Могила на взморье

— Харри?

Мужчина вздрогнул и посмотрел вниз, на кровать. Эдит смотрела на него уставшими глазами.

— Харри, что ты здесь стоишь? Где ты так долго бродил? — пробормотала она, как будто он снова был мальчиком. — А, не важно. Иди спать. Дай мне поспать, ладно?

Подушка, которую он намеревался прижать к лицу матери, исчезла. Смерть Эдит снова откладывалась.

Харри вышел из комнаты и выбежал из дома, чтобы бежать сквозь ночь, во дворец, во дворец желаний. Возможно, он найдет там силу, и все его идеи воплотятся в жизнь.

В среду, через день после моего приезда, утреннее небо над Пёль было размыто персиковыми и зелеными оттенками, смешанными с синим цветом, который я не знала в Аргентине. Из комнаты для гостей Пьера на первом этаже, я смотрела сквозь туманные луга, пашни и море, которые казались тесно связанными между собой. Изменения цветов в буквальном смысле были размытыми, потакая ласковому ровному свету восходящего солнца. Легкий ветер дул мне навстречу, и чем дольше я внимательно слушала тишину, тем более отчетливо слышала, как шумит Балтийское море. Тонкий аромат древесины проникал из внутренней части помещения. Дачный шкаф и кровать, на которой я отлично выспалась, были импозантными единичными вещами, которые прекрасно гармонировали с современными нежно — зелеными креслами. Фотообои с мотивом из камыша на всех четырех стенах предавали комнате в наивысшей степени успокоительную атмосферу. Мне понадобилось несколько минут для того, чтобы я заметила, что находилась в прежней детской комнате Пьера.

Всей нашей компанией мы были здесь не более четыре, пяти раз. Напротив, у меня мы встречались, по меньшей мере, раз в неделю, к неудовольствию Сабины, которая всегда жаловалась на наш смех, который она называла шумом. Также у Майка, Моргенротов и Петерсенов мы провели много вечеров. Только отец Жаклин не хотел видеть нас в своем доме. Старый Бальтус хотя и признавал детей необходимыми для дальнейшего существования социализма и человечества (в этой последовательности), но нас все же не любил, и поэтому мы были высланы из его рабоче-крестьянского домовладения. Напротив, родители Пьера были приветливыми людьми, и его комната была не хуже нашей, но тем не менее, Майк всегда по какой-то причине определял, чтобы мы встречались в другом месте. И Майк был главным.

Мой взгляд упал на небольшую полку на стене, на которой стоял несколько потрепанный путеводитель по балтийскому берегу. Одна глава была посвящена Пёль. Я читала о вещах, которые больше не знала или вообще никогда не догадывалась. С тридцатью шестью квадратными километрами Пёль был седьмым по величине немецким островом, населенным примерно двумя тысячами пятьюстами людьми, что в итоге давало шестьдесят девять жителей на один квадратный километр. Где еще в Германии заселение было таким редким? В наибольших пятнадцати деревнях было менее ста жителей. Говорилось о маленьких гаванях, пляжах, туристских тропах, музеях, рыболовных реях, яхт-клубах, и конюшнях, и почти ничего из этого ни о чем мне не говорило.

Во мне господствовало чувство потерянности. Жила ли я вообще когда-нибудь здесь? Ландшафт был знаком. Свет, шум моря и ветра тоже. Тем не менее, я чувствовала себя чужим человеком, оставленным в неизвестной местности.

Я снова думала о своей амнезии. Как холерик в считанные секунды впадает в гнев, так страх напал на меня, и именно неожиданно. Где-то глубоко во мне была скрыта правда, без которой я не могу продвигаться вперед. Часть меня была отрезана, как ампутированная нога, и фантомная боль позволяла мне разочаровываться, так как я понимала, что средства против не было.

Меня охватило желание стучать головой об стену, только чтобы почувствовать настоящую боль и таким образом перекрыть другую, как бы несуществующую боль. Как раз, когда я обеими руками вцепилась в череп, услышала бубенчик велосипеда и вскоре после этого чавкающий шум шин на лугу перед домом.

Воспоминания о моем детстве ожили в тысячах утренних часов, когда почтальон, невысокий господин Мельхиор приносил мимоходом на своем велике почту.

Я подошла к окну, но ничего не смогла увидеть. Мгновением позже в дверь моей комнаты постучали.

— Минутку.

Я была одета только в трусики и растянутую футболку. Быстро проскользнула под одеяло, прижавшись затылком к пуховой подушке, и при этом мои волосы образовали на ней большой черный венок.

— Да, пожалуйста?

Вошел Пьер, балансируя с подносом и из-за края которого он мне улыбался.

― Буенос Диос, сеньора Малер, для вас настоящий макленбургский завтрак, вместе с салатом из сельди, крабами под майонезом, огурцом и укропом… — Он остановился. – Ух ты!

— Что такое?

— Я думал, что что-то подобное бывает только в кино, но кто―то выглядит прекрасно после пробуждения.

Либо он был замечательным лжецом, либо носил розовые контактные линзы. Но за какие-то секунды он умудрился сделать так, чтобы я почувствовала себя лучше. Так же, как быстро появилось паническое беспокойство, так же быстро оно исчезло.

— Как раз это мне еще не совсем удалось еще, — призналась я. – Но теперь… Прошла вечность с тех пор, как я последний раз слышала звонок велосипеда почтальона.

— Ты его и не слышала сегодня. Это звонил я, когда возвращался от пекаря. Я подумал, что тебе понравится. Часто одного шума бывает достаточно, чтобы оживить тысячное утро.

Я улыбнулась.

― Ты милый.

— Ты тоже, — сказал он и сел вплотную рядом со мной на край кровати, примерно на уровне моей груди.

Он был одет в шорты и намеренно, очень высоко закатал рукава своей рубашки, чтобы каждый мог любоваться его загорелыми, покрытыми темными волосами ногами и широкими плечами.

— Что с ним случилось? – спросила я.

На мгновение показалось, что веселость Пьера пропала, затем он снова улыбнулся.

― О, ты говоришь о господине Мельхиоре? После воссоединения немецкая почта дала ему служебный автомобиль, потому что якобы его работа не была эффективной, и он в будущем должен был развозить почту на большей территории. Но он твердо отказался использовать машину. И охотно работал на три часа дольше. Когда однажды под ним сломался велосипед, он получил травму и был отправлен в досрочную отставку. Он тайком похоронил велосипед рядом с кладбищем, о чем рассказал мне как своему врачу спустя годы на смертном одре. Я позаботился о том, чтобы он и его любимец находились на расстоянии метра друг от друга, разделенные только низкой стеной.

В некотором смысле, я нашла историю красивой, хотя и немного печальной.

― Мне он нравился.

— Он нравился нам всем. Всегда раздавал всем сладости с запада. Бог знает, откуда они у него были. Но он был совсем один на свете.