Эрик Берг - Могила на взморье

— Нет,— в ужасе прошептала я.

— Ты, моя дорогая, одна из нас, волков. Просто благодаря несчастному случаю ты об этом забыла.

— Нет,— повторяла я, тяжело дыша. — Нет. Нет!

— Четыре месяца назад ты позвонила Пьеру из Нормандии, потому что из всех нас ты нашла только его номер телефона. И он сказал тебе, что Сабина здесь что-то вынюхивает. В тот же день ты приехала на Пёль.

Я вырвалась из рук Маргрете, чтобы сесть в машину, и на этот раз она не стала мне мешать.

Опершись одной рукой на крышу машины и подбоченившись другой, она сказала:

— Странно, Лея. У нас никогда не было много общего, по крайней мере, ничего важного. Только одно, а именно то, что мы по одной и той же причине стали помощниками в убийстве Юлиана. С одной стороны из лояльности к нашей компании, с другой, потому что он обидел нас обеих, когда отказался брать с собой в путешествие по миру.

Не в силах больше слушать Маргрете, я закрыла дверь и уехала.

Сама не понимаю, как мне удалось выехать из Пёля. Эта ночная поездка почти не осталась в памяти. Я почти ничего не видела из-за слез, да еще этот ливень, темная ночь, хаос в моей голове... Просто чудо, что я не очутилась в кювете.

То, что говорила Маргрете, вообще возможно? Можно ли забыть такие чудовищные, ставящие всю жизнь с ног на голову, вещи?

Я искала аргументы, снимающие с меня вину.

Во-первых, я считала себя не способной участвовать в заговоре с целью убийства и потом полжизни носить в себе осознание этого. Кроме того, Маргрете не предоставила мне ни одного доказательства. В ней говорила зависть и горечь от обиды, поэтому у нее были все причины испортить мне жизнь, рассказав эту ложь. Она могла использовать мою амнезию, рассказать невесть что, а я даже не была в состоянии доказать обратное. Маргрете вполне была способна на такое. Однако у меня в голове появились и аргументы, подтверждающие ее теорию, или скорее у них был потенциал, поддерживающий ее тезис, хотя их и можно было истолковать по-разному.

Например, галлюцинации, в которых я видела Юлиана. Мой психолог из Шверина говорила, что, наверное, я пыталась абстрагироваться от них. Я «видела» Юлиана под окном в саду Пьера — измененная картинка реальности, в которой Пьер однажды стоял под окном моего родительского дома и сделал меня соучастницей в убийстве Юлиана? Я «видела» Юлиана и на парковке у Фриды Шойненвирт, подруги моих родителей — и одновременно подруги Эдит, убийцы Юлиана. Вскоре после того, как Эдит узнала о моей амнезии, она призвала меня тотчас же покинуть Пёль и что-то говорила о втором шансе. Имела ли она в виду, что в отличие от всех остальных, я могла бы продолжать жить дальше, без чувства вины? Или речь шла об автомобильной аварии, в которой я едва не погибла?

Эти ситуации можно было истолковывать как угодно. Вполне могло быть и так, что я «видела» Юлиана на парковке, потому что в последний раз встретилась с Фридой Шойненвирт в тот же день, что и с Юлианом, а именно в день похорон родителей. Для всего остального тоже можно было найти и другие объяснения, кроме того, что изобличало меня.

Это как с множеством фотографий, которые я сделала за свою карьеру. При определенном свете, с определенного ракурса вещи принимали угрожающую, пугающую форму, хотя под другим углом это были всего лишь груда камней или тени от «резиновых» мармеладных медвежат.

Я проснулась за рулем машины на парковке рядом с небольшим шоссе недалеко от Шверина. Хоть я почти не помнила, как добралась до туда — я ехала в полном дурмане — меня не удивило, что я двигалась именно в сторону столицы земли. В Шверине работала Ина Бартольди, и если кто-то и мог дать мне достоверные ответы, то только она.

— Неважно выглядите,— сказала она, как только мы зашли в помещение, где три недели назад прошел наш последний сеанс.

Я не обиделась на ее замечание, потому что на самом деле выглядела как бездомная пьяница. Одежда, еще сырая от дождя прошлой ночью, была помятой и неприятно пахла. О прическе этим утром вообще не могло быть и речи, а мои глаза беспокойно смотрели на женщину, от которой я во второй раз в жизни ждала спасения.

— Я должна кое-что знать,— начала я, не ходя вокруг да около. Она сразу же отреагировала на мое нетерпение.

— Говорите.

— Предположим, до аварии я что-то знала, что-то ужасное, касающееся меня, давнее, потрясшее меня событие, в котором я участвовала. Могла ли я после аварии забыть все это, совершенно ничего не знать и не помнить?

Она налила себе и мне кофе и медленно пододвинула мне чашку.

— Я так понимаю, вы не хотите вдаваться в детали?

— Лучше не надо.

Яд Маргрете уже действовал. Нелегко было обвинять друзей и близких мне людей в ужасном преступлении. Но самой юридически и морально так сказать «раздеться догола», было уже совсем другое. Нельзя же просто взять и сказать человеку: «Кстати, я пособница убийства».

Насладившись глотком кофе, Ина Бартольди ответила:

— Человеческое тело, в том числе и мозг, настроены на то, чтобы защищать себя и тем самым нас. Например, страхи должны предупреждать нас об опасности. Если вы стоите перед бурным течением и боитесь сесть в лодку, которая должна переправить вас на другую сторону, это совершенно нормальный и желанный рефлекс, цель которого, сохранить Вам жизнь. Если какое-то травмирующее Вас событие слишком давит на Вашу психику, вплоть до каких-то саморазрушительных тенденций, то может случиться так, что Ваш мозг просто отключает воспоминание об этом. Есть множество случаев, когда женщины при всем желании не могли вспомнить, что были изнасилованы.

— Какие чувства могли бы вызвать такую реакцию?

— Все чувства, которые могут превратить нашу жизнь в ад — стыд, отвращение, ужас...

— Вина? ― вставляю я.

Она поставила чашку и посмотрела на меня взглядом, который у многих людей вызывает ощущение, что для психолога ты «раскрытая книга».

Ее ответ был прост:

— Да, вполне.

— Вы говорили об изнасилованных женщинах. А как насчет насильников? Они тоже могут забыть о своем преступлении?

— То, как Вы это формулируете, заставляет меня медлить с утвердительным ответом. Для того, чтобы мозг подавил какое-то важное воспоминание, нужна, если говорить по-простому, причина, которая активирует этот защитный механизм. В случае вины это было бы мучительное раскаяние, которое не часто встречается у насильников, или какая-то дилемма. Другой пример: кто-то случайно насмерть сбивает маленького ребенка, скрывается с места преступления и его не находят. Воспоминание об этом несчастном случае может загнать этого человека в глубочайший кризис, поэтому он отрицает его перед самим собой. Скорее даже его мозг решает за него, потому что это не осознанный процесс. Но я хотела бы добавить, что это не происходит автоматически. Все мозги разные, так же как и люди, которые живут с ними. Амнезия — это исключение. Чаще всего происходит деформация воспоминания, это значит, что человек в некоторой степени приукрашает для себя какие-то вещи.