Дот Хатчисон - Дети лета

– Ранен?

– Весь в синяках с ног до головы, но божится, что никто его не обижал. Мы с ним едем в больницу.

– Я тоже подъеду.

Вызов прервался, но экран погас далеко не сразу.

– В больницу? – спросила Стерлинг, отбрасывая одеяло, чтобы включить свет.

– Да. Прости.

Легкий подзатыльник, несмотря на его легкость, все-таки застал меня врасплох.

– Мерседес Рамирес, не смей извиняться за подобные дела! – требовательно заявила Элиза. – Это не твоя вина.

Я понимала это, конечно, и тем не менее сейчас не могла ответить ей ничем иным, кроме молчания.

– Надо захватить с собой рабочие сумки. Сомневаюсь, что мы успеем заехать сюда перед работой.

В отделении «Скорой помощи» царила уже далеко не такая безумная атмосфера, как два дня назад. Jesucristo. Sólo hace dos dias [47]. Дежурная медсестра сразу узнала меня и направила к одному из боксов. Стерлинг осталась около поста, вознамерившись поговорить с медсестрой, а я резко направилась к занавешенному боксу, намеренно громко топая, чтобы заранее оповестить о моем приближении.

– Это Рамирес, – возвестила я.

Холмс отдернула занавес, и передо мной предстала пара невозмутимых медсестер и сидевший на кровати смущенный и забрызганный кровью мальчик с ручейками слез на испачканном лице. Он сидел в майке и широких мужских трусах типа боксерских, не скрывавших его тощего мускулистого тела, необычного для мальчика его возраста. Хотя Холмс не преувеличила, синяков и кровоподтеков он получил чертовски много, и одна из медсестер обрабатывала его покрасневшую, распухшую лодыжку.

– Меня зовут Мерседес Рамирес, – сообщила я мальчику, и тот, резко вскинув голову, взглянул на меня. – Кто-то называл тебе мое имя?

– Она убила мою маму, – медленно кивнув, ответил он. Его речь звучала неразборчиво, не то чтобы невнятно, скорее заторможенно, возможно, от воздействия какого-то транквилизатора.

– Он пытался сопротивляться, и она довольно сильно ударила его по затылку, – пояснила Холмс, – а в последние дни его одолела аллергия, поэтому мать дала ему таблетку «Бенадрила», чтобы лучше спал. Медикам надо проверить, нет ли сотрясения мозга, но они боятся давать ему обезболивающие, пока он еще находится под сильным воздействием «Бенадрила».

Меня немного испугало, что нам с Холмс теперь приходилось проводить вместе так много времени, и она, похоже, уже научилась отлично понимать мою мимику. Я оперлась на пластиковую спинку в изножье кровати, обвив ее руками так, чтобы мальчик видел их.

– Ноа, ты можешь рассказать мне, что у вас произошло?

– Я спал. – Он тряхнул головой, пытаясь сфокусировать рассеянный взгляд. – Мама отправила меня в кровать рано, чтобы я хорошо выспался. Завтра с утра пораньше мы собирались ехать в Уильямсберг, в парк развлечений Буш-гарденс. Отмечать мой день рождения.

Por amor de Dios, tenga compasión! [48]

– Что тебя разбудило? – спросила Холмс.

Должно быть, она уже слегка поспрашивала его, до звонка мне по пути в больницу, но это никак не отражалось в ее мимике или невербальных жестах.

– Я подумал, что мне приснился кошмар. Один из каких-то страшных манекенов. Чья-то рука трясла меня за плечо, я открыл глаза и ужаснулся. Я пытался закричать, но эта рука зажала мне рот. – Последние слова он пробурчал невнятно; краска смущения поднялась по его шее, невольно выдавая убедительную реакцию уязвленной гордости мальчика. – Она велела мне молчать.

– Она?

– По голосу вроде бы она. Ну, подозреваю, что могло быть и по-другому, если так вырядился какой-то голубой придурок и гомик, но… гм… – он вдруг покраснел как рак, – я не мог нормально идти. И она обняла меня, типа, чтобы, может, направить в нужную сторону… И тогда я почувствовал, что она местами… хм… мягкая. Понимаете? Вроде как… – Еще больше покраснев, он сложил ладошку чашечкой и прижал к своей груди.

Одна из медсестер уткнулась головой в плечо, пряча улыбку.

До боли знакомая история. Она привела его в комнату матери и заставила стоять рядом с кроватью, а сама вонзала в нее нож, пока его мать не умерла. Ноа пытался драться с ней, но она ударила его пистолетом по затылку, и он упал, а она завершила начатое, потом посадила его в пикап… или внедорожник, он не уверен, но машина была точно больше маминого седана, – дала ему плюшевого медведя и высадила на улице рядом с полицейским участком.

Разумеется, сначала она назвала ему мое имя.

– Она упорно твердила, что спасала меня, – произнес Ноа слабым обиженным тоном. – Но от чего она спасала меня? Говорила, что моя мама должна заплатить. Что она не вправе так поступать со мной. Как поступать?

Мы с Холмс обменялись взглядами, и детектив, кивнув, предложила мне перехватить инициативу.

– Ноа, эта особа и раньше преследовала родителей, которые обижали или подвергали опасности своих детей.

– Но мама никогда не обижала меня! – возмущенно воскликнул мальчик, вскочив так резко, что, видимо, испытал приступ тошноты. – Она ни разу не обидела меня.

– Ноа…

– Нет. Мы смотрели всякие криминальные шоу, и я видел, что много детей говорят, что их обижали, но меня-то никто не обижал!

– Пару недель назад, когда ты зашел в гости к другу, кто-то позвонил в Службу охраны личной безопасности, чтобы разрешить эту проблему, – сообщила ему Холмс. – Они заявили, что ты сильно хромал и был весь в синяках.

– Мой папа был олимпийским гимнастом. – Его глаза загорелись, но в них сверкала решимость, а не расстройство – казалось бы, в нарушение всякой логики, – и мы лишь слушали, не смея возражать. – Он завоевал бронзовые медали, выступая за Нидерланды. Когда они с мамой поженились, то переехали сюда и начали тренировать гимнастов. Папа умер, когда я был еще совсем маленьким. И мне всем сердцем захотелось попасть на Олимпийские игры, как мой папа, но два года назад наш тренажерный зал закрылся. А я еще был не готов к поступлению в один из более профессиональных залов. В прошлом году я попал в список ожидания. Но ни одно из мест не освободилось. Они сказали, что если я буду упорно тренироваться, то могу опять прийти на пробы в следующем месяце.

– Так ты тренировался дома?

– Да, мама переделала для меня подвальный этаж. Хотя мы не так уж богаты. Потому-то меня и внесли в список ожидания; мне приходилось ждать вакантного места и стипендии. У нас дома только старые и не очень-то толстые маты, поэтому я часто получал синяки. Да еще вывихнул лодыжку, тренируя новый соскок с бревна. И… – он опять густо покраснел, – я старался отработать его до очередных проб, поэтому она так долго не заживала. Вы должны поверить мне, мама никогда не обижала меня. Все мои друзья знают, как много я тренируюсь.

– Ноа, ты не помнишь, приходил ли к вам домой кто-нибудь из службы опеки?