Джинн Райан - Харизма

Держа брата за руку, чтобы успокоиться – так, как он всегда держался за меня, я с трепетом ощущаю, как ночь сгущается вокруг нас. Я смотрю на потолок – долго, может не один час, иногда я перестаю замечать звон в ушах, но как только думаю об этом, тут же обнаруживаю, что он вернулся. Кажется, мне уже никогда не придется по-настоящему ощущать тишину и покой.

Но все-таки я засыпаю.

Проснувшись поутру, я чувствую себя так, будто меня огрели по голове. Но я в сознании. Восхитительно. Учитывая туман в голове, звон в ушах уже не кажется таким громким. Я затыкаю уши пальцами, просто чтобы убедиться. Он и правда стал тише. Может, я проживу еще один день. Поборюсь еще один день.

Сэмми выбирается из кровати, вероятно, удивленный тем, что я оказалась тут. Потирая спину, которая теперь побаливает, я плетусь в свою комнату и падаю на собственную кровать.

Но через минуту меня поднимает с нее стук дверь. Когда я откликаюсь, Сэмми заглядывает внутрь:

– Ты в порядке?

– Ага, просто стало страшно ночью, понимаешь?

Он кивает и снова начинает кашлять. Конечно, понимает.

Я сажусь на кровати.

– Ну так что, куда мы пойдем сначала?

Произнося эти слова, я снова чувствую глубокую благодарность за то, что у нас есть день, и мы можем строить на него планы. Это чувство наполняет мою грудь теплом и энергией, и на какое-то мгновение счастье ощущается настолько остро, что у меня щиплет глаза.

– Подземелье комиксов.

Его кашель становится отрывистым.

Я тут же подаю ему платки, пока он прочищает легкие.

– Ох, Сэмми, нам обязательно нужно добиться, чтобы ты принял участие в испытаниях AV719. Если ты как следует попросишь маму, она не сможет отказаться.

Он сердито смотрит на меня, а когда ему наконец удается восстановить дыхание, говорит:

– Не выйдет. Мама чуть с ума не сошла, пока ты была в больнице. Я не собираюсь участвовать в эксперименте, если она настолько против. Похоже, у нее больше нет запасных детей.

Эти слова будто вышибают из меня дух.

– Так вот как ты думал обо мне все эти годы? Как о мамином запасном ребенке?

– Нет, как о страховке. А теперь ее больше нет.

Я вынуждена признать его правоту. Мы нужны маме. Мы оба. И совершенно неправильно, если Сэмми придется прождать хоть один лишний день, прежде чем он сможет нормально дышать, чтобы надеяться на будущее, в котором нет места болезни.

Он выворачивается из моих объятий и скрывается у себя. Я брожу по своей комнате, пиная кровать и стены. Я не хочу быть виноватой в том, что разрушила жизнь моего брата или чью бы то ни было еще. Сэмми и мама должны понять, что генная терапия по-прежнему имеет многообещающие перспективы. Мир должен услышать эти слова, произнесенные громко и четко. Что я могу сделать? Что я могу сделать?

У меня возникает идея.

Одевшись и причесавшись, я готовлюсь предстать перед публикой. Спустившись вниз по лестнице, я выхожу на улицу. Типичное утро в Такоме – пасмурно, но тепло. Журналистка с коротко подстриженными черными волосами и в дорогом костюме подбегает на высоких каблуках к главному выходу, а другие толпой следуют за ней. Я топчусь на крыльце, а они собираются вокруг, но никто не подходит ближе, чем на полтора метра. В конце концов, в том, чтобы быть заразным, есть свои преимущества.

Дрожа, я говорю:

– Когда вы будете готовы, я сделаю заявление.

Оглянувшись, я вижу, как Сэмми настороженно выглядывает из дверей.

Как только камеры расставлены по местам, я прочищаю горло:

– Я абсолютно уверена, что доктор Стернфилд действовала в одиночку. Одна. Я уверена, что другие исследователи из «Nova Genetics» обладают достаточной квалификацией, чтобы найти противоядие против того, что она сделала.

Я делаю паузу, чтобы вдохнуть.

– Но они – не единственные, кто на это способен. Я надеюсь, что многие генетики сейчас бьются над решением этой проблемы, и они смогут спасти множество жизней. Поэтому я разрешаю любой исследовательской организации, которую мои лечащие врачи в больнице «Флоренс Бишоп» сочтут достаточно квалифицированной, получить полную информацию о моем геноме.

Репортеры, даже самые бывалые, вскрикивают от удивления. Но самая важная часть моего заявления еще впереди.

Я киваю в сторону Сэмми и продолжаю.

– У моего брата муковисцидоз, и однажды его, быть может, удастся вылечить с помощью генной терапии. Я в восторге от того, что клинические испытания продолжают развиваются, и я убеждена, что они проводятся ответственно и безопасно. Было бы трагично лишать детей перспективных лекарств из-за дурного поступка одного исследователя.

Вот так. Возможно, это подействует на маму, и она примет правильное решение насчет AV719, и может, исследователи разрешат ему присоединиться к программе с опозданием. Я поднимаю руки с открытыми ладонями.

– Если у вас есть вопросы, я попробую ответить на них. Просто имейте в виду, что я старшеклассница, а не ученый.

Они деланно смеются этим словам, а потом обрушивают на меня свои вопросы.

Дама с короткой стрижкой тычет микрофоном в мою сторону.

– Вы осознаете, что, публикуя данные о своем геноме, вы нанесете заметный ущерб своей приватности? Исследователи не только смогут искать, какие гены подверглись воздействию «харизмы», но и увидят, к каким еще состояниям вы предрасположены.

– Именно поэтому больница поможет решить, какие организации достойны доверия. А что касается других заболеваний, если никто не догадается, как прекратить действие «харизмы», вполне вероятно, я не протяну достаточно долго, чтобы это стало проблемой.

Рыжий мужчина, закрыв рот носовым платком, выкрикивает:

– Вы уверены, что не заразны? Сообщают о случаях заболевания в тысячах километров отсюда.

Я поднимаю брови.

– И что, хоть раз болезнь передавалась при обычном общении?

Сэмми делает шаг вперед и берет меня за руку.

– Врачи проверяли маму и меня много раз. Ничего.

Тот репортер прищуривается.

– А что насчет свиданий, Эйслин? Мы видели, как ты тут ходишь туда-сюда со своим парнем.

Я говорю:

– Пока что никаких серьезных отношений.

Дама с короткой стрижкой поджимает губы:

– Серьезных – это каких?

Я пристально смотрю на нее.

– Думаю, вы сами догадаетесь.

Она быстро моргает.

– Должно быть, это сокрушительно для девочки-подростка. А что об этом думает вторая жертва, Шейн?

Я подавляю вопль недовольства.

– Спросите его. А что касается «сокрушительного», я бы приберегла это слово для тех, кто в коме или умер.

– К настоящему моменту, – бормочет самый заросший репортер из этой толпы.

Я глотаю слюну.

Я отбиваю один вопрос за другим, пока обросший щетиной журналист не спрашивает Сэмми о его собственных перспективах. Сэмми тяжело дышит. Пора все это прекратить.