Джинн Райан - Харизма

Мне не нужен супер-IQ, как у нее, чтобы понять, что это плохой план.

– Если хотите, чтобы я вам поверила, назовите гены, на которые воздействовали.

Она выплевывает названия трех генов.

Я вздыхаю.

– Их исследователи уже идентифицировали.

– Что ж, я не дам тебе полную формулу, пока ты меня не отпустишь. Но я могу гарантировать, что другие исследователи ее не вычислят.

– Почему нет? Они взяли у нас множество генетических тестов и идентифицировали вирусный вектор, который вы использовали, чтобы доставить вашу проклятую комбинацию модифицированных генов. Кроме вас полно умных ученых, даже если они не изменены генетически.

Она кривится:

– У них был почти месяц. И они нашли только очевидные версии. Вы никогда не найдете то, что ищете.

– Почему вы так уверены?

В этот момент я вспоминаю, как однажды она сказала: «То, что для одного ученого – мусор, для другого – сокровище». Ведь Ксавьер написал «МУСОР» в своих заметках? Может, это не потому, что он решил, будто его заметки бесполезны? Что, если он понял, что слишком узко ограничивает зону поиска? Рассматривает только гены. Но как насчет пятидесяти процентов нашей ДНК, которую считают «мусорной», потому что в ней не закодированы последовательности, запускающие выработку белков?

Мое дыхание учащается.

– Вы изменили и нашу мусорную ДНК, чтобы как-то повлиять на наши гены.

Ее самодовольство сменяется ощутимой, неудержимой тревогой.

– Не будь такой глупой.

– Нет, вот что глупо, так это то, как легко я могу читать ваше лицо, спасибо «харизме». Иронично, да?

Я бегу обратно к хижине и беру ее ноутбук вместе с ящиками, в которые я запихиваю колбы из холодильника. Она даром времени не теряла. Чтобы содержимое колб не нагрелось, я запихиваю между ними пакеты с морожеными ягодами из холодильника.

Слушая, как доктор Стернфилд выкрикивает ругательства вперемежку с привлекательными предложениями, я пять раз бегаю от хижины к машине и обратно, чтобы забрать отсюда все, что хоть как-то напоминает материалы исследования. В последний раз осмотрев ее секретную лабораторию, я замечаю зачитанную копию «Цветов для Элджернона». Подумать только. Оставлю это ей.

Погрузив последнюю порцию материалов в джип, я бросаю доктору Стернфилд одеяло и, не обращая внимания на ее мольбы, уезжаю в сгущающуюся темноту.

В ближайшем городе я борюсь с искушением заехать в полицейский участок, но стремление поехать прямо в Такому оказывается сильнее. Уступив себе, я все-таки останавливаюсь на попутной заправке, чтобы совершить анонимный звонок в полицию и сообщить им, что ученая-преступница, которую показывали в новостях, связана и ждет их в хижине неподалеку. Конечно, мне придется ответить на много вопросов, но сейчас главное – передать это исследование в руки кого-то, кому я могу доверять. Доктор Калдикотт, может, и не самый добродушный ученый на планете, но сейчас мне нужна именно она.

Меньше чем через два часа я паркуюсь у больницы «Флоренс Бишоп». Меня трясет, когда я вбегаю в отделение «скорой помощи». Я объясняю дежурной, что мне нужно срочно поговорить с доктором Калдикотт. Она кивает, будто уже слышала все это раньше, и убеждает меня посидеть в комнате ожидания. Все по-старому, все по-старому.

Десять минут спустя в двери врывается доктор Калдикотт, и, как только я рассказываю ей свою историю, вызывает медсестру, чтобы она помогла выгрузить все записки, колбы и ноутбук из джипа на тележку и отвезти в ее собственный офис.

У меня бурчит в животе и болит голова. Стараясь не обращать внимания ни на то, ни на другое, я говорю:

– Передайте исследователям, что они должны искать изменения и в мусорной ДНК тоже.

Она кивает, а потом делает еще несколько звонков, в том числе звонит маме и вызывает полицию. Не знаю, кого из них я больше боюсь. Впрочем ладно, знаю, и она врывается в комнату первой.

– Эйслин, о чем ты вообще думала? Ты так безрассудно стремишься быть убитой?

Я поднимаю ладони, признавая поражение.

– Но мам, я была права! И я нашла доктора Стернфилд. Она жива, и она проводила исследования. Возможно, я даже нашла противоядие, над которым она работала.

Мама делает несколько судорожных вдохов, будто задыхаясь, а потом хрипло произносит:

– Противоядие?

Она опускает голову и раскачивает ею из стороны в сторону, будто не веря. Потом она начинает плакать.

Я обнимаю ее дрожащие плечи.

– Со мной все будет в порядке, мам. Пойми, я хотела помочь всем, доказать… прости, что я напугала тебя.

Она все еще всхлипывает, а я все еще обнимаю ее, когда в комнату вместе с доктором Калдикотт входит полицейский – женщина с волосами, заплетенными в тугие косички.

Она представляется и открывает блокнот.

– Люди шерифа нашли хижину и вашу машину, но там никого нет, а дом, похоже, обчистили.

Эти слова словно оглушают меня.

– Она не могла уйти. Я, ох, после того, как она попыталась усыпить меня, я ее связала.

Офицер полиции поднимает брови.

– Нам нужно услышать версию и другой стороны.

Доктор Калдикотт, которая, нахмурившись, наблюдала все это, говорит:

– У нас есть основания полагать, что доктор Стернфилд скрывала важнейшие материалы для поиска противоядия, которое могло бы спасти жизнь двух сотен людей.

Офицер говорит мне:

– Так ты признаешь, что вломилась в хижину доктора после того, как обездвижила ее?

– Нет, дверь была открыта, и я…

Мама встает между мной и ней.

– Она будет говорить только в присутствии адвоката. Вы должны лучше знать правила допроса несовершеннолетних. В особенности тех, кто пережил травматический опыт.

Доктор Калдикотт открывает дверь и включает свой командный голос:

– Мисс Холлингс права. Как ее врач, я настаиваю, чтобы Эйслин дали отдохнуть. Если понадобится, я буду рада дать показания, что в ее организм были введены опасные успокоительные, и у нее есть травмы, типичные для нападения.

Офицер полиции поняла, что осталась в меньшинстве, и уходит, пообещав быть на связи. После того как за ней закрывается дверь, мама и доктор Калдикотт радостно «дают пять» друг другу.

Мне не настолько радостно. Если и был шанс вылечить меня от CZ88 так, как я этого хотела, он исчез вместе с доктором Стернфилд. Разве что в ее компьютере и колбах найдется настоящее сокровище.

После этого мне разрешают покинуть больницу. Хотя мне ужасно сильно хочется убежать отсюда, я настаиваю, чтобы мне дали увидеть Шейна и остальных, хотя уже за полночь; к черту официальные часы посещений. Останавливаясь рядом с каждым, я говорю:

– Держись, держись.

По пути домой, сквозь вздохи и слезы, мама сообщает, что в ближайшем будущем я вообще не выйду из дома. На это я могу только рассмеяться. Моя комната – единственное место, где я сейчас хочу оказаться. Думаю, мама заколотила бы двери и окна, если бы могла. Но ей не стоит беспокоиться. Мне больше не нужно убегать.