Джек Хиггинс - Отходная молитва

— Самый ценный подарок, который Бог дает человеку, это свобода выбора, милая. Добро и Зло. Каждый волен выбрать.

— Согласна, — сказала она пылко. — Но я уверена только в одном. Когда вчера мне понадобилась помощь, когда я в ней нуждалась сильнее всего, именно Фэллон спас меня.

— Я знаю, — пробормотал священник. — Он следил за домом.

Выражение лица Анны внезапно изменилось, и легкий румянец выступил на ее щеках.

— И вас не беспокоит, что с ним происходит?

— О, наоборот, очень заботит! Вероятно в большей степени, чем ты можешь думать. Я вижу человека, в котором поток гениальности иссяк до размеров ручейка. Я вижу человека, и достойного человека, который по непонятным темным личным мотивам совершает нечто вроде самоубийства.

— Так помогите же ему!

— Помочь ему оказать помощь самому себе? — возразил отец Да Коста, грустно покачивая головой. — Так бывает только в книгах. И редко случается в жизни. Каков бы ни был этот человек, называющий себя Мартином Фэллоном, одно совершенно ясно. Он ненавидит себя за то, что он совершил, он ненавидит того, кем он стал. Он переполнен отвращением к самому себе.

Теперь она была совершенно сбита с толку.

— Я не понимаю. Я ничего в этом не понимаю.

— Этот человек ищет смерти в любую минуту, Анна. Он примет ее с распростертыми объятиями. Да, меня заботит то, что произошло с Мартином Фэллоном, очень сильно заботит. Но беда в том, что его самого это совершенно не интересует.

Он оставил ее на крыльце и быстро пошел через кладбище, низко пригнув голову под дождем, не утруждая себя открыть зонт. Когда он дошел до маленькой двери бокового выхода, он увидел, что на низкой скамье в углу сидит Фэллон, склонив голову на грудь и держа руки в карманах.

Отец Да Коста потряс его за плечо. Фэллон поднял голову и открыл глаза. Ему необходимо было побриться, казалось кожа его лица отделяется от скул. Глаза его были пусты.

— Долгая ночь, — сказал тихо священник.

— Время для размышлений, — ответил Фэллон странным безразличным тоном. — О целом ряде вещей.

— А выводы?

— О да, — сказал Фэллон, поднимаясь и выходя под дождь. — Вот место для меня: кладбище... Знаете, отец мой, — сказал он доверительно с легкой улыбкой, — я наконец-то понял одну вещь, очень важную.

— Какую?

— Я не могу жить в ладу с самим собой.

Он повернулся и очень быстро пошел прочь. Отец Да Коста вышел из укрытия, протянув руку, словно стараясь удержать его и вернуть.

— Фэллон! — позвал он громко.

Несколько скворцов вспорхнули с дерева, взмахи их крыльев были похожи на шелест старого шифона на ветру, крики птиц зловеще разнеслись над кладбищем. Затем они снова уселись на ветки, Фэллон повернул за угол церкви и исчез.

Когда Анна отперла дверь домика и вышла на крыльцо, то сразу же услышала звуки органа. Она повернулась в сторону храма и прислушалась, слегка наклонив голову. Она сразу же узнала его манеру игры. С бьющимся сердцем она устремилась по аллее так быстро, как только могла, нащупывая дорогу при помощи тросточки.

Открыв дверь ризницы, она почувствовал, что музыка наполняет помещение. Он исполнял «Павану на смерть инфанты» очень проникновенно, достигая самой сути таких вещей, как глубина жизни и чувства, достигая этого совершенством техники. Она даже не предполагала, что можно так играть.

Он закончил грустным аккордом и замер, ссутулив плечи, пока по церкви замирали последние отголоски эха. Затем резко повернулся и заметил Анну, прислонившуюся к балюстраде алтаря.

— Я еще никогда не слышала подобного исполнения, — сказала она.

Он спустился и остановился возле нее с другой стороны балюстрады.

— Прекрасная музыка для похорон.

Эти слова затронули глубины ее души, словно туда проник ледяной ветер.

— Вы не должны так говорить, — бросила она с упреком, стараясь улыбнуться. — Вы хотели меня видеть?

— Скажем так, я надеялся, что вы придете.

— Ну вот, я пришла.

— Мне хотелось бы, чтобы вы передали кое-что вашему дяде. Скажите ему, что мне очень жаль, так жаль, что я и выразить-то этого не могу, но я намерен все исправить. И у вас больше не будет повода для беспокойства. И у него тоже. Даю слово.

— Но каким образом? Я не понимаю!

— Это мое дело, — спокойно произнес Фэллон. — Я заварил эту кашу, я ее и расхлебаю. Прощайте, Анна Да Коста. Больше мы не встретимся, вы меня больше не увидите.

— Я никогда не видела вас, — сказала она грустно, и когда он двинулся, она положила руку ему на плечо. — Ну разве это не ужасно?

Он медленно отступил. Движения его были осторожными и бесшумными. Выражение лица Анны изменилось. Она протянула руку.

— Мистер Фэллон? — прошептала она. — Вы здесь?

Он быстро пошел к двери. Она скрипнула, когда он открывал ее, и когда он обернулся, чтобы в последний раз взглянуть на девушку, Анна крикнула:

— Мартин, вернитесь!

В ее голосе слышалось страшное отчаяние.

Фэллон улыбнулся и вышел, со вздохом закрыв дверь, а она упала на колени возле алтаря; лицо ее было залито слезами.

Младшие сестры из монастыря Петье были не только наставницами. Они славились замечательным прошлым — медицинской работой в далеких миссионерских поселках, и именно там отец Да Коста и познакомился с сестрой Марией-Габриэлой. Было это в 1951 году, в Корее. Эта неутомимая маленькая француженка, без сомнения, была самым лучшим, самым милым и добрым существом, которое он встретил в своей жизни. Четыре года заключения в концентрационном лагере подорвали ее здоровье, но не повредили ни ее блестящему уму, не уменьшили ее любовь к жизни и веру в будущее.

Несколько монахинь плакали, читая: «Прояви волю свою Исус Христос, Царь Славный, освободи души верные...»

Их нежные голоса поднимались к сводам маленькой часовни монастыря, когда отец Да Коста молился об упокоении души сестры Марии-Габриэлы, всех душ грешников мира и о том, чтобы вина их простилась им. Он молился за Анну, за то, чтобы с ней не произошло ничего плохого. За Мартина Фэллона, чтобы у него хватило сил выдержать испытание, и за денди Джека Мигана...

Но тут произошла странная вещь: когда он произносил последнее имя, горло его перехватила судорога, и ему показалось, что он задыхается.

Когда служба была окончена и последние почести отданы, монашки понесли гроб к маленькому частному кладбищу, в уголок между наружной и внутренней стенами монастырской постройки.

На краю могилы священник замер, затем брызнул в яму и на гроб святой водой и после того, как он и монахини прочли последние молитвы, они зажгли свечи. Это было довольно трудным делом из-за дождя, но необходимым, так как символизировало присоединение души сестры Марии-Габриэлы к небесным силам. Затем был пропет двадцать третий псалом, ее любимый.