Линвуд Баркли - Двадцать три

– О, – сказал он. – Привет.

– Так вы дома, – заметил я. – Как себя чувствуете?

– Словно корову выблевал. Из больницы меня вышибли, сказали, чтоб ехал в Олбани, пусть там меня посмотрят.

– Вы уже вернулись?

– Вообще не ездил, – устало ответил он. – Просто сил нет. Пока что еще не помер. И думаю, что не помру, вот только слабость ужасная.

– Могу я войти?

– А, ну да, конечно. Сидел тут на кухне и смотрел в окно. Я бы предложил вам кофе, но, думаю, это из-за него мне стало худо, так что не стоит.

Я прошел следом за ним на кухню и поинтересовался:

– А врач вас смотрел?

– Какая-то дамочка, да и то на скорую руку. Но там были люди, которым гораздо хуже, чем мне, они практически уже помирали, и она больше занималась ими.

– Но сейчас вам лучше?

Уолден кивнул.

– Да. Утром выпил всего пару глотков кофе, который себе сам и сварил. Наверное, это меня и спасло. Не умею варить кофе, все время какая-то дрянь получается, вот и пить неохота. – Он слабо улыбнулся. – Так что, думаю, скверный кофе спас мне жизнь. Он махнул рукой в сторону раковины, там громоздилась гора немытой посуды, рядом на столике стояла распечатанная коробка с хлопьями. – Извините, не прибрано тут у меня.

– Все нормально.

– В холодильнике есть пиво. Баночка попкорна тоже найдется. Может, лимонадом угостить? Вон там, в картонной упаковке, и водопроводная вода в него попасть никак не могла.

– Ничего не надо, спасибо.

– Как думаете, когда мы снова сможем пить воду из-под крана?

Я покачал головой:

– Понятия не имею. Не возражаете, если присяду?

– Да, конечно, будьте как дома.

Я выдвинул стул и уселся на него. Уолден Фишер сел напротив. На столе лежал несессер с маникюрными принадлежностями. Он взял его, сунул в карман рубашки. Ногти у него были неровные, словно обкусанные. Как-то раз он говорил мне, что нервы за последние несколько лет расшатались, совсем ни к черту. Что и неудивительно.

– А как вы добрались сюда из больницы? – спросил я.

– Виктор меня подвез, – ответил он. – Так вы пришли меня просто проведать или по какому другому делу?

– Мы тут на днях говорили об Оливии, – сказал я. – Хотелось бы продолжить разговор.

– Валяйте, – кивнул он.

– Мы не перестали разыскивать мерзавца, убившего вашу дочь.

Уолден пожал плечами:

– Ну, хорошо, раз вы так говорите.

– Не стану вдаваться в подробности, но временами казалось, я знаю, кто это мог бы быть. И на ум приходили разные личности, в том числе уже сидящие в тюрьме или, возможно, даже умершие.

– К примеру?

– Я ведь уже говорил, не имею права вдаваться в подробности. Но теперь уверенности у меня поубавилось.

– О чем это вы, не пойму?

– Да о том, что это вовсе не тот человек, которого задержали за другое преступление.

Уолден всем телом подался вперед:

– Он что, снова убил?

Я покачал головой:

– Простите. Не могу пока говорить. Я пришел к вам, чтобы как можно больше узнать об Оливии. Расскажите мне о ней.

Уолден откинулся на спинку стула.

– О, она была замечательная. Такая умница. Для меня и Бэт она была всем, буквально всем. Такая девушка всего в жизни могла добиться. Она могла стать знаменитостью, поразить весь мир, если бы ей выпал такой шанс.

– Полностью с вами согласен.

– Оливия никогда не подличала. Не таила на людей обиду. Всегда радовалась, если у кого-то случалось что-то хорошее. Сами знаете, как нынче устроены люди, им не нравится, если кто другой добился успеха. То ли ревность, то ли зависть, сразу и не поймешь. Но она была совсем не такая.

– А выросла она здесь? – спросил я и обвел взглядом кухню.

– Да. Мы с Бэт жили здесь, когда она у нас родилась. Другого дома она и не знала. И когда училась в Теккерее, тоже жила здесь, а не в общежитии. Не было никакого смысла, и потом, жизнь в родном доме обходится куда как дешевле.

– Это уж точно.

– А ее комната наверху сохранилась, – сказал Уолден. – Ничего там не трогал и не менял.

– Правда? – воскликнул я. Кому-то могло показаться, что в моем голосе прозвучало удивление, но это не так. Скорбящие по утрате семьи часто оставляют комнаты умерших в том же виде, как было при их жизни. И им слишком больно заходить туда. Для них прибраться в спальне покойного было равносильно окончательному признанию горькой утраты. Даже если бы эту комнату мог использовать другой член семьи, вряд ли нашелся бы желающий туда перебраться.

– Бэт ничего там не трогала, ну а после ее смерти я тоже решил оставить все как есть.

Я не думал, что осмотр комнаты мог бы хоть чем-то мне помочь. Но все равно взглянуть надо. И я попросил разрешения.

– Конечно, почему нет? – отозвался Уолден. – Только по лестнице подниметесь первым сами, я еще слишком слаб. Может, позже доползу. Это первая дверь налево.

Я быстро поднялся наверх.

Дверь была закрыта. Я повернул круглую ручку, медленно приоткрыл. Воздух в спальне был спертым. Площадь – десять на десять, в центре стоит двуспальная кровать. Стены бледно-зеленые, в каталогах магазина лакокрасочных материалов «Шервин-Уильямс» такой цвет, по всей вероятности, называют пенисто-зеленым или же оттенком морских водорослей. На кровати пышное желтое покрывало. На одной из стен красуется в рамочке укрупненный снимок – кит вырывается на поверхность, разрезает мощным телом морскую гладь.

– Когда Оливия была маленькой девочкой, – сказал Уолден (он, запыхавшись, все же поднялся наверх и стоял теперь в коридоре у двери), – она очень любила кино под названием «Свободу Вилли». Знаете такое? Ну, о маленьком мальчике, мечтавшем освободить кита из аквариума, потому что его собирались убить?

– Да, знаю.

– Плакала всякий раз, когда его смотрела. Он был у нее на видеокассете, потом на ди-ви-ди. Ну и продолжения тоже были. Но Оливия говорила, что они ни в какое сравнение не идут с первым фильмом. Что они хромают. Было у нее для таких картин любимое словечко – «хромают».

Остальные снимки на стене были помельче, но на всех изображались морские обитатели. Снимки косяков – вроде бы так их называют? – дельфинов. Снимок морского конька, осьминога, фотография Жака Кусто.

– Оливия ненавидела «Челюсти», – произнес Уолден. – Просто терпеть не могла этот фильм. Акула, говорила она – это и есть акула. И ведет себя так, как подсказывает ей природа. И никакое это не чудовище. Так она всегда говорила. И бесилась, когда кто-нибудь заявлял, что ему нравится этот фильм.

Я заметил на столе несколько нераспечатанных конвертов. На некоторых в верхнем углу красовался логотип муниципалитета.

– А это что такое? – спросил я, перебирая конверты.

– Знаете, к ней до сих пор приходят письма, – ответил он. – То какое-то сообщение по кредитной карте, то рекламу присылают. Компании не знают, что произошло. Бэт так огорчалась, когда приходила почта для Оливии, но конверты эти не выбрасывала, складывала сюда, на туалетный столик, словно в один прекрасный день наша девочка могла вернуться и просмотреть свою почту. А у меня просто нет сил связаться с этими идиотами и напомнить, что ее нет вот уже три года. И больше всего достало то, что городские власти словно не знают, что произошло.