Вероника Орлова - За зеркалами

И резко отшатнулся назад, а я поняла, что всё это время стояла, затаив дыхание, не в силах оторваться от его проникающего тяжелого взгляда.

— Ты переходишь все границы! И ты по-прежнему никто, чтобы решать за меня что бы то ни было, Натан.

Он вновь ухмыльнулся и вдруг молча развернулся, ступая к выходу из сарая.

— Если ты закончила тут, — громко и не оглядываясь на меня, — то поехали отсюда к чертям собачьим, — остановился, давая мне время подойти к нему, — в полицейский участок, я хотел сказать.

Я будто переживала ещё одно дежавю с этим мужчиной. Тесный салон автомобиля и молчание, которое никто не собирается прерывать, боясь нарушить такую хрупкую иллюзию мира между нами. И самое главное сейчас — отвлечься, не позволить ему, не позволить самой себе так реагировать на него, на его запах, окутавший салон автомобиля, на его тёплую ладонь, которую положил на мою руку, несмотря на мой молчаливый протест, когда попыталась выдернуть её из захвата цепких пальцев, а в ответ они лишь ещё сильнее сжали мои собственные.

Закрыла глаза, прокручивая в голове слова из записки Живописца. Её он приготовил заранее и всё же оставил на полу у стены, хоть и не успел закончить начатое. Если бы только Кевин очнулся, если бы только сумел дать хоть какие-нибудь показания. Вспомнились слова доктора о том, что мальчик, возможно, и вовсе не сможет помочь нам из-за пережитого шока, и что лучше нам дать ему и всему медперсоналу время на приведение ребёнка в более или менее нормальное состояние для подобных бесед. А ещё оно требовалось и самому Кевину, время на осмысление всего произошедшего, на преодоление последствий этого ужасного потрясения. Но у меня не было этого времени. Как не было его у всех других детей, которых по одному ему известным причинам этот ублюдок, Живописец, приговаривал к такой жестокой и мучительной смерти.

Изнутри тошнотой подкатывает к горлу ощущение тревоги. Гнетущей, тяжёлой, давящей на плечи неподъёмным грузом.

— Поехали в больницу.

Тихо, смотря перед собой, потому что кажется просто нереальным всего лишь повернуть голову к Натану. Паника методично оковывает изнутри всё тело, не позволяя сделать даже движения. И он в ответ осторожно сжимает мои пальцы, соглашаясь поменять маршрут. Так я думаю до тех пор, пока автомобиль не сворачивает мимо длинного бульвара по улице, ведущей к моей съёмной квартире.

— Натан.

Преодолевая боль, взорвавшуюся в шее, когда всё же смогла повернуться к нему, чтобы увидеть словно высеченный из камня профиль с тёмными волосами, падающим на высокий лоб.

— Ты поедешь домой.

Медленный поворот головы, и меня словно ошпаривает холодным выражением глаз, отстранённо пробежавшихся по моему лицу.

— И это не обсуждается. Завтра я отправлю за тобой машину на работу.

— Мне нужно в больницу.

Сквозь зубы, но не потому что изнутри колотить начинает от злости, а потому что сил нет расцепить челюсти. И по-прежнему тошнит, и начинает кружиться голова от всеобъемлющей паники, казалось, въевшейся в сами кости.

— Тебе нужно домой. Я сам поеду в больницу.

Натан склонился ниже и вдруг коснулся пальцами моей щеки:

— У меня есть номер твоего телефона. Я позвоню.

Попробовала увернуться, стиснув зубы от повторно накатившей волны тошноты, но он не дал — пальцами впился в мои щёки, заставив застонать от боли…и снова это сожаление, в, казалось бы, ледяном безразличии взгляда, и хватка на моём лице ослабла.

— Я буду в больнице, в участке уже, наверняка, окопался Томпсон на ночь глядя. Это не приказ…Дьявол, Ева, я не пытаюсь командовать тобой. Это беспокойство. Это забота мужчины о своей женщине. Когда ты в последний раз спала? И нет, тебя всё равно отвезут домой.

И отвернулся, бесцеремонно притянув меня к своему плечу. Больше ни слова за всю дорогу к дому. Только равномерное дыхание и неотступающая тревога, безобразной тварью следующая с нами в салоне машины, вонзающаяся костлявыми пальцами в затылок…. А ещё вернувшееся волнение, но уже по другой причине. По той, от которой снова те самые огоньки под кожей вспыхивают яркой гирляндой. По той, из-за которой удалось всё-таки вскинуть голову кверху, чтобы посмотреть в его лицо и наткнуться на обезоруживающее спокойствие. Будто он ничего особенного не сказал. Представляет ли он, какую волну трепета всколыхнули его слова? И придаёт ли им то же значение, что придала я? Сдержанная невозмутимость в то время, как во мне порывы ветра взметают вверх языками пламени непрошенное чувство эйфории.

Я не помнила, как мы вышли из автомобиля и поднялись в мою квартиру, не смогла восстановить в памяти, как открывала дверь ключом и оказалась в своей постели. Смутными отрывками сквозь запотевшее стекло воспоминаний, как Дарк не согласился высадить меня у здания и уехать, просто молча вышел со мной вместе, а уже через одну короткую вспышку в сознании — как он заходит в мою квартиру широкими шагами, оглядываясь по сторонам, словно осматривая помещение, и лишь затем позволяет войти мне. Ещё одна вспышка — и долгий, тягуче-нежный поцелуй с ошеломляющим вкусом его губ. От него сводит свои собственные в истоме, когда Натан всё же отрывается и молча выходит из комнаты, напоследок опалив тяжёлым почерневшим взглядом, от которого позвоночник пронзает сладкой дрожью и становится невыносимо жарко.

Не знаю, сколько я проворочалась в своей кровати до момента, когда стало просто невозможно лежать, зажмурившись и прислушиваясь к тишине, обитавшей в моей спальне. Несколько кругов босыми ногами по мягкому чёрному ковру, и бесшумно встать у открытого окна, чтобы полной грудью дышать ночной прохладой. Оно не уходит никуда. Это ощущение страха. Удушающая паническая атака, при которой леденеют руки и начинает бить ознобом тело. Захлопнула окно и прислонилась к нему лбом, сильнее сжимая трясущиеся пальцы. А ведь он так и не позвонил, несмотря на то, что обещал. И тут же слабый голос разума — не хотел будить, ведь именно поэтому он тебя привёз домой. Но этот голос перебивает необходимость сбросить опостылевшую тяжесть, снова опускающуюся на плечи. Проклятое предчувствие беды и явственное понимание, с чем или кем оно связано. Маленький мальчик, оставленный под присмотром врачей в больнице…и всё же один. Правда, Люк успел напоследок шепнуть, что будущий усыновитель собирался навестить ребёнка.

— Алло, — пытаясь скрыть дрожь в голосе, — когда на том конце провода ответил слегка сонный голос одной из молодых регистраторш, — здравствуйте! Ева Арнольд, следователь. К вам в реанимацию сегодня поступил Кевин Митчелл.

— Да-да, — шорох бумаг и воцарившееся на секунду молчание, затем короткое покашливание, и трубка снова в руках у медсестры, — к сожалению, мальчик умер.