Альбина Нури - Обреченные на страх

Ефим Борисович собрался уйти, но напоследок обернулся и одарил меня одной из своих лучезарных улыбок:

– Уж простите мое занудство, скажу еще разок. Вы молоды, импульсивны, но не пытайтесь делать глупостей. Лучше взвесьте, обдумайте все спокойно, и вы поймете: судьба дала вам редкий шанс.

Я закрыла дверь, не сказав в ответ ни слова, и потом стояла и слушала, как он, хмыкнув, удаляется по коридору. Оставшись наконец одна, я прошлась по номеру. Номер был идеально убран, кровать застелена новым бельем. Футболка, которую я надела прошлым вечером, собираясь лечь спать, висела на плечиках, выстиранная и выглаженная. Как ни приглядывайся, не найти следов крови, которую я сплюнула, прокусив язык.

Все, как писали в старинных романах, дышало покоем, было обыденно и нормально. В воздухе еще витал призрачный аромат чистящего средства. Прикроватный коврик, который я скомкала, пытаясь ползти, был аккуратно расправлен. На тумбочку возле кровати чья-то заботливая рука поставила бутылочку с водой.

«Ничего плохого не было! – пыталась убедить меня эта тихая комната. – Тебе приснилось, померещилось!»

Только я не могла позволить себе поддаться этой иллюзии.

Выглянула в окно, но ничего не увидела, кроме черноты. Фонарь, который горел прошлой ночью, не был зажжен, и тьма расползлась по оконному стеклу. Может быть, кто-то стоит там, внизу, на площадке перед гостиницей, и смотрит на меня из мрака, ухмыляется и ждет…

Я плотно задернула шторы и отошла от окна.

Сил не было, хотелось лечь в кровать, но вместо этого я отправилась в ванную.

Когда мы с Жанной были маленькими, мама, заканчивая мыть нас, окатывала водой из ковшика и приговаривала: «Как с гуся вода, с моей доченьки худоба!» Я как-то спросила, зачем, мол, с меня должна уходить худоба? Чтобы я стала толстая, как Светка Маслова? Мама со смехом объяснила, что речь вовсе не о весе. Худоба – это все худое, дурное. Пусть оно уходит, пусть вода смывает болезни, неприятности, грустное настроение.

Я знала, что на этот раз ритуал не сработает: все плохое останется при мне. Но, может, станет хоть чуть-чуть легче.

Встав под душ, до отказа выкрутила кран с горячей водой, но напор за прошедшие сутки не стал лучше. Едва теплые узенькие ручейки стекали по спине, я ежилась под ними, вместо того чтобы согреться, и не чувствовала очищающей силы воды.

Промучившись какое-то время, сдалась. Расправила кровать и, плотно закутавшись в одеяло, лежала и смотрела на желтую полоску света, который лился из ванной.

Смотрела и думала про ту девушку, Любу.

В мелодраматической истории, которую рассказал мне вчера Ефим Борисович, правдой было лишь то, что Валера был влюблен в Любашу, а она, влюбленная в Илью, его не замечала. Не было ни любовного письма, ни попытки самоубийства. Любаша даже учительницей не была – училась с ребятами в одном классе. Ефим Борисович выдумал все на ходу, соврал, потому что не мог в тот момент сказать правду.

Какой же идиоткой я выглядела в его глазах, когда рассуждала про месть изуродованной, брошенной девушки со сломанной судьбой! То, что случилось с Любашей на самом деле, было куда страшнее.

– Вы ведь не религиозны, Марьяна? – спросил Ефим Борисович в самом начале нашей долгой беседы.

– Допустим, нет. Но какое отношение это имеет к убийству Жанны и Даши? – Я сидела, оглушенная только что открывшейся правдой, и неотвязная мысль, что в глубине души я всегда знала истину, хотя и открещивалась от этого знания, не давала покоя.

– Скоро поймете. Вам будет сложно воспринять то, что я сейчас скажу, но тут уж ничего не поделаешь. Наберитесь терпения. Для меня все началось больше двадцати лет назад. Я родился и вырос в этих местах, хотя мать моя была из Ульяновска. Она работала врачом в санатории. Вы ведь знаете, что до перестройки в обители располагался санаторий для туберкулезников?

Ефим Борисович дождался моего ответного кивка и продолжил:

– В те годы все выглядело совсем иначе, на месте церкви были руины, большинство построек разрушены или заколочены. Развалины, некогда бывшие мощными зданиями, завораживали. Не меня одного, деревенские мальчишки вечно старались пробраться на территорию санатория. Ходили слухи, что монахи после революции спрятали под землей несметные сокровища, и многие были одержимы мыслью отыскать таинственный клад. Приезжали на велосипедах, прятали их в придорожных кустах и пробирались к монастырским стенам. Сторожа, чертыхаясь, гоняли кладоискателей, но мне повезло: меня пускали, как сына доктора. Я собирал все сведения об обители, какие мог найти, не уставал обшаривать каждый закоулок, каждый камень в поисках сокровищ и, хотя ничего ценного не находил, продолжал приходить сюда. Потом уехал в Казань учиться, окончил историко-филологический факультет, вернулся в родную деревню. Думал, отработаю по распределению сколько положено и уеду. Но вышло иначе.

Ефим Борисович рассказал, что, вернувшись в Кири, спустя какое-то время снова принялся исследовать тайны обители. Теперь он понимал, что никаких сокровищ монахи не зарывали, зато предполагал, что где-то могли остаться старинные книги, документы, архивы, и собирался отыскать их, систематизировать. На горизонте брезжила научная диссертация – работать всю жизнь простым учителем не хотелось.

Санаторий к тому времени уже закрылся. Монастырь, заброшенный и никому не нужный, потихоньку ветшал. Выглядел он довольно зловеще, и матери строго-настрого запрещали детям бывать там, а взрослых кладоискателей в деревне не осталось, поэтому Ефиму Борисовичу никто не мешал.

Теперь он вел поиски не в развалинах, а в подвалах сохранившихся строений. Как выяснилось, под землей был настоящий лабиринт переходов и комнат. Ефим Борисович, который смолоду отличался ясным умом, внимательностью и педантичностью, постепенно, продвигаясь все дальше, стал превосходно ориентироваться в подземелье, нарисовал его схему и частенько пропадал внизу.

Иногда обнаруживались находки: обломки мебели, проржавевшие металлические кольца, утопленные в стены, с которых свисали толстые цепи. Однажды Ефим Борисович наткнулся на чемодан с одеждой. В кармашке нашлась пачка дореволюционных бумажных купюр и порыжевшая фотография женщины с высокой прической, в старинном платье.

В одной из комнат обнаружились горы документов, упакованных в мешки. В этой части подвала было совсем сыро, документы, которые оказались частью архива колонии для несовершеннолетних преступников, были безнадежно испорчены.

Ободренный находками, исследователь продвигался дальше, пока не наткнулся на весьма необычное помещение. Ефим Борисович подумал, что никогда не видел более странной комнаты, и не мог понять, для чего она предназначалась.