Вильям Кобб - Тайны Нью-Йорка

Банкир улыбнулся. Смерть для него — тот же вексель, подлежащий уплате, — вот и все…

— Продолжайте, — сказал он поверенному сухим голосом, — граф д'Антони, Кравель и компания…

— Сто двадцать тысяч долларов.

— Хорошо. Прибавьте к пассиву. Что еще? В Альбанский банк?

— Семьдесят пять тысяч…

— Хорошо. В Филадельфию?

— Двести пятьдесят шесть тысяч…

— Хорошо…

— Итог?

— Вот он.

Сухой смех вырвался из груди умирающего.

— Семь миллионов семьсот восемьдесят тысяч долларов… М-да… трудно, очень трудно!..

В эту минуту послышался с улицы скрип саней. Лошадь остановилась под окном банкира.

— Мисс Эффи приехала, — сказал поверенный.

— Наконец-то! — воскликнул Тиллингест… — Идите, я должен остаться один…

Он прислушивается. По лестнице идут…

Легкие шаги принадлежат дочери банкира, мисс Эффи Тиллингест. Она открывает дверь.

За ней двое слуг вносят человека, голова которого закатилась, а руки неподвижно повисли. Это был Бам.

Тиллингест взглянул на пьяницу, которого положили на ковер и который стал ворчать…

Слуги по знаку банкира вышли.

— Вот, папа, — сказала, смеясь, Эффи, — имею честь представить прелестнейшего мистера Бама!

Наступила минутная пауза.

Эффи стояла перед отцом, сложив на груди руки и высоко подняв голову.

Тиллингест улыбался. Он как будто гордился смелостью своей дочери.

Картина была странная.

Банкир лежал на своей кушетке. Черты лица его были правильны и тонки. Нос узкий и длинный, рот сжат. Бледные губы имели ясное и строгое очертание. Волосы умирающего прилипли к вискам прямыми и сухими прядями. Он не носил бороды, но имел довольно длинную эспаньолку, начинавшуюся выше подбородка и торчавшую вперед вследствие постоянного движения его левой руки, машинально поднимавшей ее.

Лицо его выражало недюжинную энергию и волю, но, в то же время, и мелкую хитрость. Это было лицо делового человека, находящегося в состоянии постоянного риска, принимающего мгновенные решения, смелого, напористого, но всегда вынужденного скрывать свои чувства под маской равнодушия.

Эффи была красавицей, какими бывают девушки Севера, с их прозрачным белым цветом лица, глубокими, томными и в то же время невинными глазами, с природно вьющимися роскошными волосами. Чертами лица она походила на отца: та же точность очертаний, то же изящество. Ноздри были округлены глубоко выгнутой линией. Рот был правильный и грациозный. Что же касается глаз, то их умная острота, подчеркнутая холодной твердостью, в точности воспроизводила взгляд отца.

Она была стройна и высока, но ей не была присуща худоба англичанок, напротив, прекрасные формы ее тела вполне могли бы вдохновить античного ваятеля и художника эпохи Ренессанса.

Десять лет тому назад умерла ее мать. С тех пор она стала для банкира другом, товарищем, которому он поверял все свои тайны. Она испытала все страсти того зеленого стола, за которым сражаются промышленники и банкиры, что не могло не отразиться на ее оценках явлений окружающего мира. Честность и мошенничество стали для нее лишь разными формами одной и той же удачи.

Эффи удивляла Нью-Йорк своей роскошью. Она хотела быть богаче самых богатых, поражать самых изобретательных и роскошных дам своими разорительными фантазиями и неожиданными капризами возбужденного воображения. Благодаря урокам отца в восемнадцать лет она уже была холодна и расчетлива…

Прежде чем рассказать, что будет происходить в комнате, где находятся умирающий, юная леди и пьяница, мы должны вернуться к происходившему здесь же несколько часов назад.

В эту же комнату Тиллингест позвал свою дочь. Это было в то время, когда доктор, уходя, объявил ему свой приговор.

— Эффи, — сказал Тиллингест, когда она вошла, — я должен сообщить тебе важную новость…

— Я слушаю, папа.

— Ты уверена в моей способности вести дела?

— Конечно, папа, точно так же, как и вся Америка.

Банкир улыбнулся. Эта похвала была ему дороже дочернего поцелуя.

— Что же дальше? — спросила Эффи.

— Но, дочь моя, и великих полководцев иногда преследует судьба! И тогда наступает день, когда по фатальному стечению обстоятельств, более сильному, чем воля, — самые лучшие комбинации неожиданно лопаются, или люди, верные им солдаты, неожиданно выходят из-под контроля, или цели, казавшиеся с первого взгляда легко достижимыми, вдруг становятся недосягаемыми… И вместо блестящей победы — что поделать — приходит поражение! Приходится бежать, куда глаза глядят! Великий полководец, бледный, но спокойный, еще пробует удержать возле себя горсточку верных и смелых солдат… Но — слишком поздно! Все рушится! Все погибло… Все пропало!.. На войне битва длится три дня… На бирже — три года. Итак, Эффи, целых три года Тиллингест боролся, придумывал комбинации, маневрировал… Не теряя ни минуты, без отдыха и сна твой отец три года двигал миллионами, как другие двигают армиями… Он все испробовал… и вот, разбитый, побежденный свирепой судьбой, а, возможно, и вследствие происков коварных врагов — так или иначе Тиллингест вдруг видит себя раздавленным, уничтоженным, пораженным! Дочь моя, отец твой, один из хозяев всесильной Америки, один из царей спекуляции, символ Уолл-стрит — теперь разорен… Через три дня имя его будет в списке банкротов… Вот, Эффи, новость, которую я хотел сообщить тебе…

Старик, произнося эти ужасные слова, привстал на своей постели… Он как будто хотел еще бороться… Его остановившиеся глаза будто ждали какой-то неведомой помощи, которая дала бы ему возможность надеяться… Но нет — все было кончено… Ни одного луча света… Никакого выдоха… «Банк Новой Англии» рушился… Здание уже шаталось и готово было упасть.

Эффи молча смотрела на отца.

— Это не все еще, — сказал Тиллингест.

В голосе его зазвенел металл.

Эффи выпрямилась в ожидании нового удара.

— Знаешь ли, Эффи, кто меня разорил?.. Старинный друг… — На слове «друг» он сделал четкое ударение. — Никогда не забывай этого имени, Эффи: этого человека зовут Арнольд Меси!

Эффи молча кивнула.

— Я так уверен в победе, так уверен в том, что могу разорить этого человека, что возобновил бы борьбу завтра же… Если б мог… Да, я должен сказать тебе всю правду. Через двадцать четыре часа Тиллингест, израненный, разбитый, раздавленный, умрет, как солдат на поле сражения. Я это знаю, мой доктор сказал мне всю правду. Я требовал это от него… Итак, дочь моя, ты разорена и завтра будешь нищей сиротой…

Эффи сделала странное движение, а затем, по-мужски протянув руку отцу, сказала:

— Что поделать? Я не сетую на тебя.

— Благодарю тебя, — отвечал Тиллингест, довольный ее словами. — Выслушай меня еще…