Павел Любецкий - Испытание веры

— Но ты всё равно знал, кто я. Верно?

— Знал, — не отрицал юноша. — Есть такое понятие «смерть во благо». Конечно, ни мне и ни тебе решать, кому жить, а кому умереть, но в данном случае я хочу сделать исключение. И воспользоваться твоими навыками мне необходимо, чтобы спасти друзей от участи, которую я уготовал врагу.

— Я возьмусь. Но мне нужна информация.

— Она будет. Всё, что нужно. К ней прилагается и видеозапись. Я уверен, специалисты смогут найти ниточки, ведущие к нему. Исходя из его ненависти ко мне, желания навредить и в то же время наблюдать за этим, получая удовольствие от причинённого горя, он обязательно сделает роковую ошибку. Она и приведёт к цели, это его главная слабость, на которой нельзя не сыграть. Думаю, запись о многом скажет.

— Хорошо. Я сообщу, как будет информация…

В какой-то момент Саша понял: больше так продолжаться не могло. Сначала война между ним и Светланой Викторовной, но она больше походила на детский лепет, так как кроме угроз эта женщина ни на что способна, чего не скажешь о муже, чьи руки запачкались кровью. Если смерть адвоката он ещё как-то принял, смог сдержать желание поквитаться раз и навсегда, пытаясь найти любые законные способы победы над врагом, то со смертью Давида, в голове что-то переклинило и все прежние решения ушли в небытие, оставив только самый действенный и верный способ, после которого люди смогут спать спокойнее.

Найдя в себе силы, Саша приподнялся, всё ещё опираясь руками за стену. Чёрные пятна перед глазами стали исчезать, как и головная боль. Стало проще мыслить. Взглянув на разгромленную до него квартиру Сузорьева, юноша понял, что поиски каких-то мифических документов бесполезны. Их могло уже и не быть, что в свою очередь являлось тратой времени, запиранием на ключ самой верной и единственно правильной вещи, от которой, в конечном счёте, нельзя отказаться. Оставив все попытки найти документы, он покинул квартиру, думая лишь о том, что люди из организации, название которой ему до сих пор не известно, могли просто лгать, стараясь не допустить того самого хода, на который Саша уже согласился по простой причине: Михаил Аргадиян необходим им живой и здоровый. А Саша, имея характер, не дававший точного ответа на его дальнейшие действия, мог быть помехой, так как способен на любые поступки, особенно, имея на руках огромный капитал. От того, его и хотели «притормозить», но ничего не вышло. Теперь он перешёл в наступление…

Дима проснулся от яркого света фонарика, направленного в глаза. Приподнявшись, он осмотрелся. Лёжа в походной палатке, на покрывале розового цвета, спортсмен посмотрел на охранника, стоявшего над ним и не говорившего ни слова, пока не вызвали по рации сослуживцы, занимавшиеся поиском пропавшего человека, о чём заявили друзья ещё вчера вечером, когда он не вернулся в номер.

— Вы в порядке? — спросил охранник.

— Не светите мне в глаза! — отмахнулся Малышкин.

— Может, объясните, что вы тут делаете? — последовал следующий вопрос.

Дима призадумался, ещё раз осмотревшись, но обстановка показалась ему незнакомой. Более того, он и вовсе не помнил, как тут оказался и уж тем более, ради чего.

— Давно я здесь? — поинтересовался он, почувствовав головокружение, сухость в горле и лёгкое нарушение координации.

— Вы ушли вчера с завтрака, так и не возвращались.

— Ого! — взялся за голову Дима, не понимая, как это могло произойти.

— О вас волнуются. Когда о пропаже узнал Александр Михайлович…

— И он уже знает!

— Конечно, — сказал охранник. — Он места найти себе не мог. Поэтому, первым же рейсом прибыл во Францию. К вечеру уже был в отеле, опрашивал персонал и гостей. Вёл себя так, словно с вами что-то серьёзное произошло.

— Он иначе не может, — сказал Малышкин, поднимаясь. Не успев, как следует встать на ноги, выпал розовый конверт. Охранник помог поднять, протянув в руки спортсмену.

«Прости, мой милый, что пришлось одурманить. Другого способа провести с тобой эту замечательную ночь я просто не нашла, поэтому пришлось прибегнуть к подобному некрасивому способу. Теперь же, я получила то, чего так сильно хотела. Мечта остаться с возлюбленным наедине сбылась. Да ещё какая. Раньше я и представить не могла, что ты назовёшь меня «любимой», «единственной», будешь касаться, прижимать к своему телу в порывах страсти и хотеть всё сильнее. Прожить столько лет в ожидании стоило того и теперь, как себе обещала, я больше не стану преследовать и докучать. Я получила то, чего так сильно жаждала. Нужно остановиться и дать обоим жить своей жизнью, завести семью и детей. Забудь о прошлом и живи настоящим. Ты всегда останешься моим единственным. Будь счастлив. Я всегда буду любить тебя. Целую, люблю, отпускаю…»

— Как же такое возможно? — прошептал Дима, смяв конверт.

— На счёт этого конверта стоит беспокоиться? — задал вопрос мужчина, продолжавший стоять рядом.

— Нет, — быстро сказал Малышкин. — И давай договоримся, что никому о конверте не скажем. Его просто не было. Идёт?

— Хорошо, — подумал и ответил охранник. — Но…

— Саше сейчас и без того хватает переживаний, чтобы ещё больше напрягать. Скажем просто: я проводил время в одиночестве и не хотел никого видеть. Вот и всё.

— Ладно.

— Вот и славно.

— Только, у меня одно условие.

— Какое? — тяжело вздохнул Дима, потому как голова всё ещё болела.

— Вы возьмёте автограф у всех биатлонистов на общей фотографии. Согласны?

— Конечно, — не отказался Дима. — Тогда, я пойду в отель, а ты избавься от этой палатки, словно её и не было.

Сказав это, Дима направился домой. Всю дорогу он пытался вспомнить, как вообще мог попасться на «удочку» к Фанатке, но ни одного полезного воспоминания так и не вернулось. Молодой человек вспомнил лишь ссору с Дашей, после которой вышел на свежий воздух: пройтись и привести мысли в порядок. Ничего другого в голове не осталось. Всё, как в тумане. Отрезок, протяжённостью почти двое суток напрочь исчез из памяти, и это никак не могло успокоить Малышкина, который, если верить письму, изменил Даше, хотя ещё совсем недавно обвинял её в том же грехе.

Устроив утренний скандал, он не хотел обидеть Дашу. Этого и в мыслях не было, просто так вышло. Им руководила боязнь потерять любимого человека, снова, как это уже произошло с исчезновением Нади. Ронстадлен являлся тем, кто мог забрать у него девушку, без которой Дима не представлял себе жизнь. Узнав о том, что Даша ничего не сказала про встречу с норвежцем, он вышел из себя, сам не понимая, как довёл свою ревность до такого. Ведь прилюдно назвать её неверной — это верх неуважения. Но теперь, в свете «свежих» новостей, Дима не представлял, как взглянет любимой в глаза, зная о собственной измене.