Меган Эбботт - Как ты смеешь

В какое-то мгновение мне кажется, что ее тело не падает, а взмывает ввысь, танцует под потолком, но потом все вдруг рассыпается, наши тела теряют опору и я чувствую, что падаю. И понимаю, что Бет тоже падает.

И все это время мне продолжает казаться, что она совсем ничего не весит и никогда не упадет на пол.

Но она падает.

Я слышу тошнотворный хруст, и ее голова запрокидывается, как у куклы.

Но вы должны понять:

Она никогда не хотела ничего, кроме этого.

Бездна, Эдди. Она тоже смотрит прямо в тебя.

Я в восточном коридоре больницы, сижу в приемной за стеной из стеклянных кирпичей.

В десятом часу в дверях появляется мать Бет. Она бросает на диван светло-коричневую кожаную сумку, заливается чернильными слезами и, кажется, рыдает несколько часов, время от времени прерываясь, чтобы отдышаться.

Она оплакивает свои неудачи, свои слабости, а главное – то, как жестока жизнь к нам, красивым девочкам, которые даже не подозревают, как им повезло.

Наконец, она засыпает, все еще всхлипывая и завернувшись в пальто. Она похожа на задремавшую летучую мышь.

Я отодвигаюсь на три сиденья влево.

По телевизору, подвешенному на кронштейне в углу, показывают репортаж: Бет с безжизненно свисающей рукой везут на каталке.

За этим следуют интервью с очевидцами, и на экране возникает кроличья физиономия Тейси.

– Я просто хочу сказать, что обычно у нас все получается, – она потуже затягивает хвостик и улыбается, демонстрируя все свои зубы. – Но что уж говорить. Чирлидинг – опасный спорт. Я на днях тоже получила травму. Сегодня должна была выступать я.

Позади нее рыдает Эмили:

– Я правильно считала. Я все сделала правильно!

Я беру пульт и переключаю канал, но и там показывают Тейси.

– Бет всегда говорила: зачем жить, если не рисковать? Умереть можно в любой момент, – ее лоб блестит. Как же меня бесят ее острые зубы. – Мы все это осознаем.

А потом на экране появляется Бринни Кокс. Она рыдает точно так же, как рыдала за несколько часов до матча, когда провалила контрольную по химии, и за несколько часов до контрольной, когда Грег Лури назвал ее «плоскодонкой».

– Она была такой талантливой, – тушь у нее растеклась, и Бринни стала похожа на енота, – и всегда заражала нас своим оптимизмом.

После этих новостей показывают репортаж об аресте.

На экране вспыхивает надпись: «Муж тренера группы поддержки обвиняется в убийстве».

Какой простой способ описать это совсем не простое дело.

Фотография, которую показывают в новостях, сделана как будто в каком-то ином мире, о котором я ничего не знаю: Колетт и Мэтт Френч со счастливыми лицами. На голове Колетт пышная свадебная вуаль.

Я вспоминаю, как он сидел тогда во дворе. Каким спокойным казался. Но разве он не всегда был таким спокойным? Тень, мелькающая на задворках, незаметная на фоне наших нелепых выкрутасов? Как странно теперь понимать, сколько всего скопилось у него внутри. То, что мы по ошибке принимали за отсутствие эмоций, пресность, Большое Ничто, оказалось всем. Раненым сердцем. Отчаянным сердцем.

– По этому каналу что, только чирлидерш показывают? – возмущенно вскрикивает усталый будущий отец в соседнем кресле. И осекается, увидев мою форму и блестки, размазанные по ногам.

Мать Бет возвращается после разговора с врачом и двенадцати сигарет, выкуренных на стоянке.

Она говорит, что череп Бет треснул в трех местах.

«Я ждала ее, – вот что повторяла Бет, лежа на полу в зале, уставившись пред собой невидящим взглядом. – Куда она подевалась?»

И все время, пока ее везли на каталке, она повторяла, как пластинка, которую заело: «Когда она вернется? Я ее ждала».

Сидеть в больнице нет смысла, поэтому в два часа ночи я еду в полицейский участок, сажусь и жду там.

Я вижу Колетт только через час: она сидит в самом дальнем углу с пачкой ментоловых сигарет – сейчас не время для сигарет с гвоздикой. Дым клубится у нее изо рта.

Она видит меня и говорит «привет».

Мы садимся в мою машину. Она все время посматривает на дверь участка, как будто ждет, что полицейские придут за ней и скажут, что ей нельзя находиться здесь одной.

Я не рассказываю про Бет и не спрашиваю, знает ли она.

Сейчас ее очередь рассказывать. И она начинает.

В тот вечер Мэтт, как обычно, работал допоздна, а ее машина по-прежнему была в ремонте.

Уилл позвонил и сказал, что хочет ее видеть. Нет, не хочет – ему необходимо ее видеть.

Он пообещал заехать за ней на своей машине, если она согласится. Он не может оставаться один.

Никто никогда, даже ее дочь, не нуждался в ней так сильно, как Уилл в тот вечер. Она уверена.

В его квартире все воспринимается иначе. В последнее время его чувства слишком давят на нее, даже пугают: он прижимает ее к себе слишком крепко и постоянно твердит, что только рядом с ней ему перестает казаться, будто его сердце – насос, наполняющий колодец, в котором он скоро утонет.

Он повторяет одно и то же, и единственное, что ей остается – обнимать его. Иногда она обнимает его так крепко, что на ладонях расцветают синяки.

Они надолго уходят в спальню, но лучше становится только на минуту. Выражение его лица после пугает ее.

Она долго стоит в душе, чтобы дать ему возможность собраться с духом, прогнать чудовищ, притаившихся в углах темной спальни.

Но когда она выключает воду, то слышит громкий мужской голос. Он несколько раз произносит одно и то же. Сначала она думает, что это Уилл. Но это не Уилл.

Одни и те же слова, в том же ритме, со все нарастающей злобой. Так говорил ее отец, когда у него начались проблемы на работе, с ее мамой, со всем миром. Ей иногда казалось, что он хочет весь дом разнести, сжечь дотла, стереть с лица земли.

Наверное, это соседи сверху или снизу. Так всегда бывает в многоквартирных домах – никакой личной жизни, ничего нельзя сохранить в тайне.

Она поначалу даже не зовет Уилла, решив, что ей показалось. Какие только звуки не почудятся в больших домах. Как эхо в ущелье.

Но потом голос становится громче, и она понимает, что он ей знаком. И он совсем близко, на расстоянии вытянутой руки. Тогда она надевает футболку – тело еще мокрое, ткань прилипает к коже – и выходит из ванной.

– Уилл, – зовет она, – Уилл!

Она встряхивает влажными волосами. Ее голова опущена, и она не видит, как все начинается.

– Послушай, успокойся, прошу…

Уилл стоит в одном полотенце и объясняет что-то кому-то таким же тоном, каким она сама говорит с Кейтлин, когда та просыпается по ночам, испугавшись призраков, которые вылезли из стенного шкафа.

И тут слышится другой голос, тот, который она хорошо знает:

– …думаешь, тебе все можно? Она замужем…