Меган Эбботт - Как ты смеешь

Я навещаю Бет в больнице только раз. Уже очень поздно, часы посещений закончились, но мне не хочется встречаться ни с ее матерью, ни с девчонками из команды, которые толпятся у нее в палате – сначала, как у смертного одра, а теперь денно и нощно молясь о ее выздоровлении. У меня нет ни малейшего желания смотреть, как они заламывают руки и рвут волосы на голове, будто салемские ведьмы.

Когда стало ясно, что старуха с косой не придет, и прекратились разговоры о внутричерепном кровотечении и нарушении когнитивных функций, они переключились на сочинение эпических поэм на страничке Бет в «Фейсбуке», где все оставляют сердечки в комментариях и пишут «поправляйся, сестричка!», на ежечасные передачки, букеты из конфет, подарочные корзинки с пышными бантами, до краев наполненные капкейками со смайликами, и плюшевых мишек в сестринских шапочках. Все то, что так любит Бет.

Поэтому я прихожу попозже, когда в больнице сумрачно и одиноко.

Встаю у ее кровати, берусь за поручни.

Вздрагиваю, когда замечаю, что она не спит, и ее глаза поблескивают в лунном свете, словно она дожидалась меня.

Она думала, что я не приду. Я одна до сих пор не приходила.

– Даже отец заявился, – выговаривает она со слабой улыбкой. – Хочет подать в суд на школу, прикинь?

Я рассказываю, что тренерша уехала из города, отвезла Кейтлин к своей матери и вернется только на слушание.

Но она ничего не отвечает и только потом начинает говорить.

Будто продолжает давний разговор, прерванный на полуслове.

– Никогда не забуду, как я его увидела. Как однажды она вошла в зал, и я увидела его, – ее голос глухой и печальный. – Сначала я глазам своим не поверила. Это было худшее, что могло произойти. Ничего хуже представить было нельзя.

Я не понимаю, о чем она, и гадаю, что же происходит в ее голове.

– Это было немыслимо, – продолжает она. – Ты отдала его ей – тот самый, что я дала тебе.

Она не сводит с меня глаз. В них тлеет едва сдерживаемое пламя.

– Как ты могла подарить ей браслет, Эдди?

Браслет. Не могу поверить, что после всего, что случилось, мы снова вернулись к браслету. Наверное, жидкость давит ей на мозг, как тогда, когда из ее уха закапала черная кровь.

Я качаю головой.

– Это просто браслет, Бет, я не помню даже, откуда он у меня…

– Вот это и есть самое ужасное, – говорит она.

И тут я вспоминаю.

«У меня для тебя подарок , – сказала она, вручая мне браслет. Это было с год назад, может, раньше. – Никогда его не снимай» . С такими же надеждами я вручала его тренеру.

– Я забыла, – отвечаю я и, наверное, лгу, но предпочитаю об этом не задумываться. Бет всегда говорила, что моя особенность – видеть и помнить только то, что мне хочется. Я многого не запоминаю. Бет – моя память, все помнит за меня.

– Мало ли браслетов ты мне дарила, – говорю я. – Мы все друг другу браслеты дарим. Мы же девчонки.

Я говорю ужасные вещи, и мне стыдно.

– Не надо было оставлять его у себя, – произносит она. – Бросила бы лучше в ущелье. На самое дно, туда, где лежат кости дев из племени апачей.

– Не понимаю, как я могла забыть, – говорю я уже мягче.

Она смотрит на меня стеклянными глазами и отворачивается.

– Нас всегда было только двое, Эдди, – говорит она.

И что-то шевелится во мне – глубоко зарытое, почти забытое воспоминание.

– Эдди, долго еще мы будем притворяться? Я знаю, ты не забыла, – произносит она, повернувшись ко мне спиной.

И, конечно, я вспоминаю. И понимаю, почему она затаила обиду.

Год назад, ранней весной мы лежали пьяные там, на утесе, и смотрели на звезды. Было так холодно, что изо рта клубился пар, но Бет все равно разделась. Помню белые следы от купальника, то, как я бежала вслед за ней, скользя по мокрым листьям, и какой горячей была ее спина, когда я прикоснулась к ней.

Мы упали на мох и, провалившись в него, как в перину, стали смотреть на небо. Она только что вернулась из Бахи, где две недели провела с матерью, и привезла мне кое-что. Она просит вытянуть руку и закрыть глаза. И я чувствую мягкий кожаный шнур на запястье и холодок металла. Рука Фатимы.

А потом она рассказывает легенду о Фатиме. Та помешивала пищу в котле, когда ее муж вернулся домой и привел новую жену. Убитая горем, Фатима выронила половник и стала помешивать своей рукой, не замечая боли.

– Ее рука защищает тебя, – сказала она. – Теперь ничто не сможет тебе навредить. Теперь мы в безопасности.

Мы вытянули руки вверх, касаясь друг друга запястьями. Лунный свет отражался в зеркальной ладони, словно обещая нам вечную защиту.

Надев этот браслет, я почувствовала себя сильной и защищенной. Властной. Как Бет.

У меня возникло ощущение, что случилось чудо, а кому охота трепаться о таких мгновениях на каждом углу? Мы храним их в самом дальнем углу, где держим самые сокровенные воспоминания, укрываем и втайне лелеем, как самое особенное, что когда-либо имели.

Мы лежали, задрав шорты, и сравнивали лиловые синяки на правом бедре. Одинаковые отпечатки большого пальца в тех местах, за которые Минди, Кори и другие девчонки хватались, чтобы забросить нас наверх.

Она надавливала на мой синяк, а я на ее, и, морщась от боли, мы трогали их, и боль почему-то успокаивалась.

Как все произошло? Как случилось, что нас потянуло друг к другу?

Мое дыхание на ее шее, мои губы на мочке ее уха. Помню, что я начала, не помню, как и зачем. Мы так и не сняли шорты и не сделали того, что могли бы, но когда я закрываю глаза и позволяю себе вспомнить, то чувствую щеку на ее колене, ее сильные руки, раздвигающие мои бедра. Мои губы на ее губах. Я слышу ее смех.

Мы никогда не вспоминали об этом. Наверное, потом все стало восприниматься иначе.

Наверное, я стала воспринимать это иначе.

Сезон закончился, появились мальчики, потом другие мальчики, и мы уехали в лагерь. Там я решила жить в одной комнате с Кейси Джей и носила ее фенечку. Тогда все совсем разладилось и так и не исправилось толком. А когда она увидела нас с Кейси – мы сидели и смеялись, она болтала ногами на верхней койке – вы бы видели ее лицо. Вы бы видели мое. Кажется, я и сейчас его себе представляю.

Нет, я никогда не вспоминаю о том, что случилось той ночью на утесе.

Там у меня возникло ощущение, будто произошло чудо, а кому нравится вспоминать о таких мгновениях? Мы хороним их, закапываем в самый дальний угол, где держим сокровенные воспоминания, укрываем их и втайне лелеем, как нечто особенное, что когда-то имели, но потом были вынуждены забыть.

– Ты никогда не хотела разобраться в себе, Эдди, – произносит она. – Понять, что хочешь и на что готова пойти, чтобы получить это. И вот что в итоге.

И вот что в итоге.

– Ты этого хотела. Забирай, – говорит она. – Это всегда должна была быть ты.